Свидетели эпохи. Эмма Гордон-Холл

ходила, верила, что он жив. Так и ходила, пока в платье влезать не перестала. Потом мужа похоронила и сюда перебралась. Очень уж люблю Ленинград, необыкновенный город, он помнит моего Илью, хотя я, сказать по правде, даже не помню его лица.

      Старушка похихикала. Ольга дивилась такой глупости. Как можно было выйти замуж за человека, которого она знала меньше часа, а потом всю жизнь его ждать? Логика из другого измерения, так не бывает.

      – Последний раз на вокзале, когда он уезжал, написал стихи мне. Сейчас.

      Она открыла внутреннюю дверцу секретера, достав оттуда старую картонную папку с серыми бумажками. Покопавшись, она добыла обрывочек с мелкими чернильными строчками.

      – Вот, послушай:

      Голубка моя, Галочка,

      Вернусь к тебе, ты верь,

      Ты жди меня, любимая,

      Держи открытой дверь…

      И будет сердце помнить,

      Пока стучит, живое,

      Твой силуэт на площади

      И платье голубое…

      Но внимание Ольги было приковано вовсе не к трогательному стихотворению, оставленному больше полувека назад семнадцатилетней девушке. В поле ее зрения попадала внушительная пачка пятитысячных купюр, спрятанная на этой самой внутренней полочке секретера. Бабка молча сидела за столом, вглядываясь в убористый почерк, ее затягивали воспоминания о тех мгновениях. Действовать надо было сейчас. Трясущимися руками Ольга подняла чашку с недопитым чаем и поставила ее на край блюдца. Чашка перевернулась, как и предполагалось. Старушка дернулась и кинулась спасать свои записи, но клочок со стихотворением все же выскользнул из рук и упал точно в лужу с чаем.

      – Ничего, ничего, бывает, – встревоженно проговорила она, отряхивая расплывшиеся строчки. – Схожу за тряпкой.

      Поспешив на кухню, она оставила извиняющуюся Ольгу в комнате, напротив открытого секретера. Старушка почти сразу вернулась с полотенцами и вытерла разлитый чай, а затем принялась разглаживать промокший квиточек со стихотворением.

      – Мне так жаль… – извинялась Ольга, – я, наверное, пойду?

      – Да ничего, все хорошо. Не торопись, посиди еще.

      – Да я пойду, меня друзья ждут.

      Она проследовала в коридор и быстро влезла в кеды, толком даже не завязав.

      – Подожди, возьми мои записи.

      Старушка метнулась к столу и вдогонку с тетрадными листочками сунула Ольге еще две зефирины.

      Не видя ничего и никого, она спустилась по лестнице, и выбежала из парадной спотыкаясь о свои эмоции и зашкаливающий адреналин.

      Артур долго смотрел на выпавшую ему карту. Это не вписывалось в его восприятие. То, что видели глаза, в корне расходилось с тем, что высчитал его ум.

      – Это ошибка, – пролепетал фон Эссен и сам услышал, насколько жалко это прозвучало.

      – В каком смысле? – улыбнулся Белогорский.

      – В смысле вы сжульничали…

      – Ну, Артур, не позорьтесь же, –