Свидетели эпохи. Эмма Гордон-Холл

не можешь быть, и не являешься мне сыном. Двадцать четыре года назад, на твое счастье, я имел совсем другой взгляд на мир, и предпочел растить тебя как своего, нежели объявлять во всеуслышание об измене твоей матери и подтверждать все мерзкие слухи, которые ходили о ней. Я честно выполнял все, что было в моих силах. Я дал тебе лучшее образование и ежегодно высылал тебе средства. Во избежание твоей ко мне привязанности я избегал общения с тобой. Теперь же этим письмом я сообщаю тебе, что никакой связи между нами нет, и отныне мы друг другу чужие. Я вернул тебе все, что когда-то было передано мне в качестве приданого за твою мать. Но тебе я ничего не должен, и ты мне тоже. Я понимаю, что винить тебя во всем бессмысленно и неразумно, но было бы неверно не поставить тебя в известность о твоем же происхождении. Эту карточку я нашел в вещах твоей покойной матери и решил сохранить ее. С каждым моим приездом в Россию я находил в тебе сходство с человеком на ней. Сейчас ты стал абсолютной его копией. Я видел его однажды, на пороге нашего дома, в день, когда ты появился на свет, и когда не стало твоей матери. Его звали Артур, это все, что я о нем знаю. Я думаю, что данного тебе мной образования и моей фамилии будет достаточно, чтобы ты грамотно распорядился своей судьбой.

      Ф. И. У. фон Эссен».

      Сказать, что жизнь остановилась – ничего не сказать. Он был уверен, что на дно опускаются медленно, а не срываются вниз в один миг. Артур смотрел, как носится его шотландский сеттер в лучах угасающего летнего солнца. Это было единственное живое существо, которое не покинуло его. Скомкав письмо, и машинально спрятав фотокарточку во внутренний карман, он медленно поднялся и свистнул пса. Тот примчался с палкой и положил ее под ноги хозяину. Артур кинул палку, и собака унеслась выполнять свой долг. Он не мог просить у Белогорского реванша, не мог умолять о возвращении ему особняка. Уже сейчас все это больше не принадлежит барону фон Эссену, это владения князя Белогорского. Лучше сдохнуть, чем быть в долгах у этого солдафона, с полностью отсутствующим чувством юмора. Артур сам не заметил, как оказался на набережной перед Невой. Он медленно дошел до Троицкого моста, перешел большую его часть и остановился, вскинув голову на лучи солнца, горящего в Петропавловском шпиле. Колокола Троицкой церкви делали попытку звонить, но выходило нечто несуразное: по мосту бежала конка. Милорд просунул голову сквозь решетку и заглянул вниз. В мгновение ока Артур оказался на другой стороне перил. Кто-то издали закричал: «Самоубийца!», пес гавкнул, и фон Эссен отпустил руки.

      Выживать на улице у нее не получалось. Все снова было против нее. Ночь она провела на лавке в парке, но сгущались тучи, и в следующую ночь на улице будет совсем не до сна. «Куда податься? Куда пойти? Вернуться в детский дом, все объяснить Кривцовой, полицейскому, всем… и будь, что будет, вдруг кто поверит?» – постоянно вертелось у нее в голове. Но если ты бежишь, значит, ты виноват, это все знают. В плеере садилась батарейка. Так холодно и пусто никогда еще не было.

      Она быстро перебирала ногами по Невской набережной и уже готова была сдаться и повернуть на Фонтанку, как внезапно ее охватило страшное чувство. Вся ее жизнь переставала иметь смысл. Возможно, смысла в ее существовании никогда и не было. Если даже ее родная мать предпочла отказаться от нее, как только произвела