В чужой игре. Николай Александрович Старинщиков

бы под березой, но разве же бросишь товарища.

      И Гена тащил, исходя потными струями. Через пятьсот шагов он обессилел и повалился на ближайшую скамью. Тащить предстояло в несколько раз больше.

      Вовочка возвратился.

      – Чё он?

      – Как видишь. Не двигается…

      – Тогда жди…

      Проговорил и снова исчез.

      Гена повесил голову. Легко сказать, жди, когда на руках такая недвижимость. Первый же экипаж заметет обоих – хотя бы за то, что один из них в невменяемом состоянии. Заставят на «рояле» сыграть – пальчики снимут. И считай, что кончена карьера молодого полузащитника. Отпрыгал возле подъездов.

      Вовочка, как обещал, скоро явился. Да не один, а с носилками – легкими деревянными палками из корявой ошкуренной березы и тонкими поперечинами.

      Вдвоем они ухватили Матроса за плечи и ноги и опустили на носилки. Ничего, что руки висят по бокам. Главное – чтобы голова не болталась.

      Подняли и понесли ногами вперед, словно покойника. Потом до них дошло: что-то не так они делают. Развернули носилки и продолжили движение пустынными улицами.

      Притащили домой к Вовочке. Нина от неожиданности принялась тихо выть.

      – Глохни, – сказал ей сын и добавил: – Жертва Гиппократа…

      – Не жертва я, а служанка. И то бывшая.

      – Какая разница… Гуляй отсюда…

      И бывший фармацевт – прапорщик в запасе по своей специальности – послушно удалилась к себе в комнату. Хорошо, что хоть не труп притащили в квартиру. Паразиты…

      Вовочка тем временем выворотил у матери все карманы одежды, висевшей в прихожей, и не нашел ни рубля.

      – Дай на бутылку! Завтра отдам. – Вовочкин голос не допускал возражений.

      – Да что ты, Вова. Откуда у меня…

      Мать решила ни за что не давать денег – сам пришел, этих за собой приволок… И еще на бутылку дай?

      – Последний раз спрашиваю… – Глаза у Вовочки стекленели. – Парафинить надумала?

      Он вошел к ней в комнату, поймал жесткими пальцами за тонкую шею. Мать вскрикнула от обиды и собственного бессилия. Ничего она не может поделать. Сейчас – разорвала бы гаденыша, а завтра опять будет жалеть. До самозабвения.

      Рука у Нины скользнула за пазуху.

      – Подавись ты… – Мятая пятисотка упала на пол. – Последняя, чтоб ты знал!

      Лицо у матери дернулось, из глаз брызнули слезы.

      – Подними и подай по-человечески, – куражился сын, не обращая внимания на уговоры товарища. Жеребец держал его за локоть.

      – Ты еще тут! – толкнул его в плечо Вовочка и прошипел: – Не вмешивайся…

      Подняв с пола деньги, он сунул себе в карман.

      – Жди меня и я вернусь, – ощерился Садовский в улыбке и вышел из квартиры.

      На кухонном диване лежал ко всему безучастный Матрос, рядом за дверью стояли носилки – Нина недавно притащила их с работы для дачи. Она никогда не думала, что на них принесут ей в квартиру сорокалетнего Матроса.

      «Господи, что за жизнь, – рыдала, лежа на кровати, Нина. – Муж оказался дерьмом,