Из жизни Димы Карандеева. Дмитрий Викторович Лукин

олигарх, да и еще кто-то богатый, да и один кто-то небогатый, да и наверняка, еще кто-то. Когда он узнал о ребенке, как он сразу всеми забрезговал…

      – Они были с этой шлюхой! – выкрикивал Шаров, наедине с самим собой, – а я, только я попался и должен растить с ней ребенка! Уже изначально порченого! Говорят ведь, что ребенок похож не на биологического отца, а на того, кого впервые сильно любила…

      Шаров говорил Татьяне, что надо скорее ехать в медицинский центр и сделать что-нибудь.

      – Зачем? Если это правда, то я в любом случае не буду делать аборт.

      И Таня сильно погрустнела. Каким мерзким и плаксивым показалось ему в тот момент ее лицо.

      «Какие еще конкурсы красоты… – подумал Алексей, – ведь у нее такой уродливый старушечий подбородок».

      Как бесили его теперь Танины скулы – ему даже представилось, как Таня будет выглядеть, когда окажется при смерти – у нее останутся только эти скулы и подбородок, а щеки ввалятся, он увидел ее лежащей в морге со скрещенными на груди руками.

      И как бы откликаясь на мысли Шарова, Татьяна по-старушечьи кончиками пальцев вытерла рот, а потом долго сидела на кухне, ссутулившись, совсем без косметики на лице и в сером ужасном свитере, которого он раньше никогда не видел.

      Алексей страдал две недели, месячные у Татьяны не начинались, он уже настроился на то, что она родит кого-то, кого он тоже будет презирать, как и ее. Нет, он забудет, будет писать, он скажет, что ему наплевать на все, пусть она зарабатывает деньги или в своей итальянской фирме, или в своих конкурсах. Или, да, черт со всем, он будет жить с ней, но она не должна его отвлекать. Пусть ее сестра печатает его романы, а он будет спокойно заводить интриги на стороне и отдавать вечерами причитающееся и Татьяне – его хватит на всех. И тут ему опять вспомнилось, какая неестественная Таня в постели, как неприятны ее гримасы. «Какой глупец олигарх мог на нее польститься?!» – снова подумалось Шарову.

      Потом Таня опять плакала, а он размышлял, что, наверное, это вредно, ведь в ней его ребенок, что-то в нем есть и от его талантливых генов. Но каким же отвратительным было ее лицо во время плача, тоже такого неестественного… Шарову казалось, что ему даже хочется ее ударить.

      Он уже не спал с ней. Вообще не приближался. Теперь Алексей уже открыто мог говорить, что у него нет денег, чтобы встречаться с ней: «Даже если бы они у меня были, я все равно не хочу с тобой никуда идти». И в этот момент у него опять мелькала мысль: «Ведь в ней же мой ребенок, а я говорю ей такое. Вдруг он услышит и что-нибудь произойдет с моим ребенком!..» «Это мой крест, – подумалось вдруг ему, – это мое наказание, которое последовало за беспутную жизнь, и я буду, я должен нести до конца… Бог наказал за мои грехи».

      А когда выяснилось, что у Тани не будет ребенка, что тревога была ложной, как же Шаров был счастлив. Какими же глупостями казались теперь ему его гиперморалистские мысли о постигшем его заслуженном наказании –