Из жизни Димы Карандеева. Дмитрий Викторович Лукин

ногами, с литературой, остающейся в веках, какую писали Чехов и Толстой. И во время обладания Татьяной, в момент нахождения с нею, он представлял себе многих других женщин, самых знаменитых красавиц шоу-бизнеса – русских и зарубежных. А перед сном Алексей грезил о романах с известными авантюристками разных времен и стран и видел себя в политике, серым кардиналом, вершащим судьбы России и даже мира за спиной великосветских мужей своих прелестных врушек-любовниц.

      Татьяна продолжала чересчур манерничать – есть такие девушки-презентации – и поэтому, наверное, Шарову уже хотелось добиваться от нее слез.

      – Ты меня не любишь… Ты меня используешь, – продолжала бесяще подскуливать она; эти слова доставляли Шарову удовольствие, и он опять расплывался в улыбке, которая так ей нравилась. И он уже получал удовольствие оттого, что она воспринимает его гадким Печориным или Батлером и явно упивается этим – ему и самому уже стало непривычно без этого образа. И вот ему казалось, что он тоже уже все изведал и от всего в жизни приустал. Он всегда удивлялся, почему женщины обожают такие идиотские образы, а еще у него возникал вопрос: «Неужели богачи менее жесткие люди, чем я?»

      – Какой он? – спрашивал Алексей у Татьяны про ее олигарха.

      – Заботливый, ласковый, но бешеный. Он очень ревновал меня, потому что любил, а ты не ревнуешь, потому что я тебе не нужна.

      Самомнение Алексея росло.

      – Я издевалась над ним. Когда я бросила его, то он плакал. Вот я дура, надо было отхапать у него денег, а то только подарки… Но я тогда была совсем девочка.

      Она продолжала стесняться Алексея во время их ласк, и только тогда, когда на ней уже почти не оставалось одежды, на Татьяну что-то находило, и она, по-детски произносила: «Ну, тогда целуй меня!» и лежа на спине, поднимала с груди майку и закрывала ею себе лицо.

      Один раз она позвонила Шарову ночью, когда он заведовал разгрузкой машины в пропотевшем складском комплексе, в котором работал двое суток в неделю, и стала жаловаться, что ей приснился страшный сон. Татьяна уже не помнила точно, в чем было дело, но закончила: «Как я могу переживать, ведь у меня есть ты!.. Правда?»

      – Правда. Правда. Спи, – сказал Алексей. – У меня дела, – произнося, он насладился своей мужественностью, и отключил телефон.

      «Если бы мои сотрудники видели ее!..» – самодовольно подумалось ему.

      Во время перекуров Шаров сидел за одним грязным столом с матерящимися мужиками в синих пропахших спецовках. Стол, за которым они пили чай и ели из стеклянных банок, был покрыт несколькими листами упаковочной бумаги с жирными пятнами. Шаров за смену так успевал проголодаться, что, глядя на содержимое банок, из которых ели мужики, ловил себя на том, что воспринимает его как небесную манну. Не отталкивало Алексея даже то воспоминание, что лысеющий здоровяк, который так аппетитно сейчас чавкает напротив, почти всю прошлую смену пролежал под