Костёр в белой ночи. Юрий Сбитнев

корме и следя за ушедшим из бухты океаном – шёл отлив, – попросил Михаила:

      – Иванович, не в шлужбу, в дружбу, глякошя, жаплатки все ли целы в поддонье-то?

      Михаил проворно выпрыгнул из кунгаса, полез под днище.

      То, что он увидел, повергло его в смятение. Всё дно кунгаса пестрело разнокалиберными, а порою прямо-таки художественно вырезанными заплатками. Кунгас был сплошной дырой, прикрытой как попадя консервными крышками, подмётками старых бродней, фанерными донцами посылок, на которых несмываемо фиолетились адреса…

      – Ты, Иванович, потыкай, потыкай в их дрычком. Не отошли ли?

      Михаил добросовестно простучал все подозрительные заплатки и вернулся на кунгас с довольно смутным чувством.

      – Что посудина-то, хорошая? – заискивающе улыбнулся Пряхину. – Проверенная?..

      – Кака хорошая! – Пряхин махнул рукой. – Гамно посудина-то. Чуть поболе волна – и скроет. – Попыхтел самокруткой, подумал и определённо добавил: – Гамно посудина… Нешто наш рыбколхоз сарендует хорошую-то. Самим нужна хорошая. Чай, рыбу лавим.

      Опровергать такой довод было не к чему.

      Раз Михаил поинтересовался:

      – Владимир Константиныч, сколько у тебя детей?

      – Семья – сам-пятнадцатый. Стало быть, деток тринадцать, мы с бабой двое – вот аккурат пятнадцать получается.

      – Тринадцать! – удивился Михаил и решил посочувствовать мужику: – Трудно с ними, Константиныч?!

      – А чего трудного? – в свою очередь удивился Пряхин.

      – Так прокормить надо такую ораву.

      – Дак чего же кормить-то. Рыбы я им на зиму налавлю, а картохи сами накопают. Чудак, «трудно». Они сами с собой управляются. Трудно, когда нету их, али один какой неоглядный… Ишь, гуляют, – сказал Константиныч, кивая в сторону то исчезающих, то снова возникающих фонтанчиков. – Баско-то как а, Иваныч? – Глаза Пряхина наполнились слезою. – Ишь ведь, гля-ко, по одну руку луна пылит, по другу – солнце пылат. Скажи, красота какая! Ишь ты, и киты играют… Ты гляди, ты гляди, что делают, Иваныч! Ты наблюдай, наблюдай! – восторженно вскрикнул Пряхин, приподнимаясь на длинных ногах и вытягивая шею.

      – Постой, постой, Константиныч, – попросил Михаил, поднося к глазам бинокль. Пряхин снял обороты, и кунгас мягко осел в воду.

      – А ну надбавь-ка, надбавь!

      И Пряхин плавно, как убрал, вывел обороты в машине, и кунгас всё так же легко, не поднимая волны, полетел навстречу китам.

      То, что произошло дальше, Михаил запомнил на всю жизнь.

      Они подошли к животным на достаточное для наблюдения расстояние и, выключив мотор, легли в дрейф. Михаил приготовил кинокамеру, достал и повесил на грудь фотоаппарат, сунул в карман зюйдвестки дневник наблюдений. Всё было на месте, всё готово, и Михаил уже предвкушал долгую спокойную работу, как вдруг кунгас при полном штиле резко кинуло вверх и помчало куда-то, в невесть отчего образовавшуюся водяную падь. Тишина, царившая только что, разом нарушилась, казалось, что рядом заработал громадный цех, полный