Изыди. Вячеслав Владимирович Стефаненко

молодуха: я узнал её. Это была вдова капитана. Она была обескуражена таким количеством объектов для опознания и к следственным действиям оказалась явно не готова.

      «Абрикос» обернулся и, кивнув в сторону вдовы, попытался надавить на совесть:

      – Может, виновный выйдет сам? Зачтётся как явка с повинной.

      Лука шевельнулся и ткнулся мне в спину. Ещё немного, и он положил бы мне руку на плечо. Я до сих пор не знаю, какой чёрт меня дёрнул.

      – Товарищ лейтенант, это я, ― и я вышел из строя, сделав шаг вперед.

      Зачем я это сделал: то ли потому, что для Луки запахло жареным, то ли по причине, что вдова мне тоже понравилась, ― не могу объяснить, хоть убей. Хотя первое, видимо, повлияло сильнее: косяк на двоих в самолете, шапка Луки (Глеба Луконина), протянутая мне на лётном поле, всё-таки что-то ещё в этой жизни значили. То, что явка с повинной ― это прямая дорога в тюрьму ― я понял лишь много лет спустя. Но тогда мне было всё равно. Я, помнится, даже почувствовал себя героем: надо же ― вышел сам, совершенно не задумываясь о последствиях.

      – Отлично, сейчас поедем в прокуратуру и оформим, как положено, ― резюмировал «абрикос», удовлетворённый тем, что долго выяснять личность «преступника» не пришлось.

      По мере того как я шёл к машине, понял, какого свалял кретина, но путь назад был отрезан. Поймав все ещё испуганный, но уже удивлённо-благодарный взгляд Глеба, я сел в прокурорский уазик. Вдова разместилась рядом с розовощёким лейтенантом. Всю дорогу они о чём-то шептались ― я отворачивался, делая вид, что не слушаю их, а сам во все барабанные перепонки напрягал слух. И услышал главное: «По-моему, это не он. Не похож. Тот на какой-то трубе играет. Просил, чтобы я свистнула ему в дудочку». «Абрикос» отвечал, что разберётся. «Главное, ― говорил он вдове, ― всё правильно оформить». И ещё что-то добавлял про каких-то понятых.

      В прокуратуре следователь велел закрыть меня до утра, посадив к двум таким же арестованным, дремавшим на самых лучших местах ― на деревянном возвышении. Пришлось приткнуться внизу возле батареи. Всю ночь меня мучили клопы и одолевали мысли. Я проклинал себя за своё грёбаное благородство. Хорошо, если вдову решили использовать для улучшения отчётности по раскрываемости дел. Но если Глеб воспользовался вдовой против её воли, я очень сильно рисковал.

      Утром всё тот же розовощёкий лейтенант вывел меня и тех двоих из камеры. Потом привёл ещё парочку штатских (на улице мимо проходили). «Понятые», ― пояснил следователь. Пока он суетился, вдова стояла в коридоре.

      Усадив всех на стульях вдоль стены, следак позвал вдову и повторил то же самое, что сказал Лом на экстренном построении:

      – Сейчас будет проведено опознание.

      «Ага, опознание! ― прибалдел я. ― После того, как я сам вышел. А ещё явку с повинной обещал». Увы, про явку с повинной речь уже не велась, и всё шло к тому, чтобы пропустить меня через жернова следствия. Только сейчас до меня дошло: лучше бы Глеб пропустил меня через свою «валторну». Я со страхом ожидал, когда вдова покажет на меня.

      Она