Изыди. Вячеслав Владимирович Стефаненко

последующий раз у него это выглядит иначе, чем в предыдущий, ― модуляций в запасе у капитана великое множество. В нём умер большой артист. Этот «театр одного актёра» напоминает монолог главного героя, обращённый к декорации, в качестве которой всегда оказывался кто-то из нас ― бойцов срочной службы танкового батальона.

      Вволю насладившись нагловато-перепуганным видом ефрейтора, капитан меняет гнев на милость:

      – Что у вас в роте по распорядку дня?

      – Самоподготовка. ― Луконин, он же Лука, уже спокоен. Луконин уже снова ефрейтор, отслуживший год службы. Опасность миновала.

      – Какая тема по самоподготовке?

      – Международная обстановка. И ещё что-то про демократию.

      – Идите и занимайтесь, и впредь не нарушайте форму одежды, если не хотите получить трое суток. И доложите замполиту, что вы пропустили урок демократии.

      Если начальник штаба был военным до мозга костей, с великолепной строевой выправкой и внушал страх лишь одним только взглядом, то замполит роты Плавчук был человеком абсолютно гражданским. Форма на нем сидела мешком, он был перетянут портупеей, будто бинтами после тяжелого ранения в грудь. Фуражка… кто же так поиздевался, выдав ему головной убор размера на два больше? Родом он был из Мариуполя, и потому речь его представляла собой смесь русского с южным диалектом украинского. Плавчук часто выбегал из своего кабинета, и на всю казарму раздавался его громкий возглас: «А? Что?» И после некоторой паузы всегда звучала одна и та же команда: «Рота, строиться уо-о-от здесь!»

      «Уо-о-от здесь» означало построение на центральном проходе. Выполнять команду, не предусмотренную уставом, никто не собирался, тем более что замполиту никакое построение и не нужно было ― это ясно читалось на его задумчивом лице. Так же неожиданно, как и выбежав, Плавчук, постояв несколько секунд, забегал обратно.

      Бедняга замполит! Мы относились к нему не то чтобы пренебрежительно ― так, путался под ногами. Нам было его даже жаль. Мы относились к нему, как конь к ездоку, чьей команды он не понимает и недоумённо трясёт ушами: «И кто это там сзади? Скакать мешает».

      Ещё раньше, чем мы, замполита раскусили его сослуживцы-офицеры, поэтому каждые выходные ответственным по роте назначался именно Плавчук. Своим постоянным присутствием в казарме и абсолютно невоенным поведением уроженец Мариуполя превращал пропахшее солдатскими кирзачами и портянками помещение, с длинными рядами металлических коек в два яруса, во что-то родное и домашнее. И запах кирзачей сменялся тем самым ароматом из моего детства ― запахом бабкиного дома.

      «Луконин, пудъём! Ну-ка, всем пудъём! Ну пудъём же!» ― будил нас Плавчук по утрам, будучи, как всегда, оставленным на присмотре за вверенным ему личным составом. Букву «в» замполит заменял буквой «у», и тогда Власов у него становился Уласоуым, а Врабий ― Урабием. Власов и Врабий деланно обижались, но коверканьем своих фамилий пользовались. «А я не Уласоу», «Я не Урабий», ― отвечали они и не вставали. И, раздосадованный, Плавчук шёл будить других.

      «Да пошёл ты на…»