Изыди. Вячеслав Владимирович Стефаненко

стены» или «Эй, лейтенант, выдели человечка ― пусть плац подметет». – «Есть, так точно, будет сделано», ― рапортовали каптеранги и лейтенанты, забывая, что вполне можно было ответить пузатому и неряшливому мичману «Хорошо!», «Ясно!», «Понятно!», не роняя офицерского достоинства. О том, что они строевые командиры, начкары вспоминали только ночью. Почти каждый караул практиковал ночные забавы ― подъёмы по тревоге. Особенно зверствовал караул батальона морской пехоты. Его начкары проявляли редкую изобретательность, «назначая» то извержение вулкана, то цунами высотой двадцать метров, то землетрясение в шесть баллов, то нападение Б-52 с авианосцев американского седьмого флота, то, на худой конец, просто пожар или проверку личного состава арестантов. По одной из перечисленных тревог полагалось быстро вскочить с «самолётов» ― двух сколоченных между собой досок для спанья, ― обуться и с «самолётами» под мышками выстроиться на плацу. И ― о, горе опоздавшим! Потому как все успевшие к построению отправлялись досматривать свои недосмотренные сны про гражданскую жизнь, а вот замешкавшимся предстояло слушать лекцию про извержение вулкана, цунами, Б-52 и далее по списку.

      В тот наш заезд-арест мы с Глебом попали на караул морпехов. От особо умных я предпочел дистанцироваться, а вот Лука по неосторожности, что называется, попал. «А Б-52, товарищ капитан-лейтенант, с авианосцев не взлетают, они вообще здесь не базируются», ― решил блеснуть знаниями приятель. За что ему досталось по полной: караул «тренировал» слишком умного ефрейтора до утреннего подъёма.

      Морского пехотинца за нарушение формы одежды (ремень, болтающийся ниже ватерлинии) сняли прямо с его поста и присоединили к нам, губарям. Уютное караульное помещение с мягким матрасом морпех сменил на деревянный самолёт в арестантской камере. Ночью его били долго и жестоко. Его «родной» караул сменился, оставив парня на расправу только что раздраконенным губарям, и поэтому спасти его никто уже не мог. Морской пехотинец был обречён и к утру отдал Богу душу. И как это ни прискорбно для меня, ефрейтор Луконин был в числе самых активных, решивших судьбу несчастного.

      Тот же розовощёкий следователь произнёс свою любимую фразу: «Кто сознается, тому зачтётся явка с повинной». Но никто не вышел. Нам с Глебом это был второй урок после хорошо усвоенного первого ― истории с вдовой и очной ставки.

      Камер на морской гауптвахте было несколько. Сблизившись между собой, губари распределялись по группам и место для ночлега выбирали самостоятельно. Когда следователь стал меня допрашивать, я, воспользовавшись неразберихой, сказал, что мы с Глебом в ту ночь «содержались» не в той камере, где убили несчастного морпеха, а в другой ― самой дальней.

      … ― Кто сказал «мичман-шкатулка»?

      Чемоданов, несмотря на всю свою грозность, являлся подходящим объектом для солдатского юмора, и сам был не прочь пошутить. Его чёрная шинель ниже третьей пуговицы блестела от постоянного затирания собственных плевков и выглядела, как