Арктический лен. Стихи разных лет.. Константин Кравцов

не горя. И ночь воцарится —

      нищенство ночи, как было в начале:

      пустошь, вода, неусыпная птица.

      II

      Натюрморт

      Здесь есть у одного мальчика пять хлебов ячменных и две рыбки…

Ин. 6:9

      С глазницами, изъеденными солью,

      висят две рыбки в сетке за окном,

      чешуйки света в воздухе застыли

      и зимнее язычество рябины,

      и птичьей лапой телебашня замерла,

      продетая в кольцо «Седьмого неба».

      В отчестве моем голодных нет,

      и нынче даже голуби и галки

      рябину не клюют, роняя снег,

      волнуя невода холодных веток.

      Все замерло. И как произнести

      помилуй мя, где в извести часы

      остановили стрелки на одних

      и тех же цифрах в желтых коридорах,

      где ветки, телебашни, рыбы спят,

      соль в пустошах глазниц и циферблатов?

      В отечестве моем голодных нет,

      и делят пустошь снега вместо хлеба

      пророки, что не явленны на свет

      по крохам собирать все то же небо.

Добролюбова 9/11,7 января 1988 г.

      В амбулатории

      Костистые рубиновые звезды

      над ледником кремля, что безмятежен

      когда-то был, но стоит ли вниманье

      нам обращать на кремль – ответ известен.

      Вот рвут вороны ватники на гнезда,

      в часах песочных бьется струйка крови,

      поскольку время – время мерзлоты —

      иначе не измерить. Впрочем, время

      текуче, словно дерево, а звезды…

      Слабеют скверы от кровопотери,

      вороны чучело воронье рвут на гнезда

      и в зыбких ветках щурится огонь

      отвергнутое время знаменуя

      и пробегая рукопись твою.

      Джотто

      Не знаю, был он сладок или едок —

      тот дым, что оставлял нам напоследок

      один межзвездный холод колокольный:

      шесты и факела, мечи и колья,

      Иуда, что пришел для поцелуя…

      Молчи. И не рифмуй напропалую —

      постой в своем отечестве пропащем

      и посмотри: в промозглом этом сквере

      так голо, что едва ли не обрящем

      гармонию какую-то по мере

      беспомощности и кровопотери

      в норе своей, в Платоновой пещере —

      в волшебном фонаре ее ледащем.

      Новочеремушкинская, 11: дождь и разводы на саже

      глотают ночь с проточными огнями

      бездельник Моцарт щеголь Мандельштам

      как в Чаше промокая в общей яме

      бежит по обгорелым косякам

      оврагами в черемухе над нами

      белеющих зигзагов немота

      отсутствием листвы напоминая

      зашедшиеся в лепете уста

      уже не бессловесная – иная

      и роща на щеколду заперта

      под ливнем шелестит хворостяная

      прозрачная как плакальщица та

      спешащая сама себя не зная

      Бог весть к кому по плоскости листа

      Думал