Арктический лен. Стихи разных лет.. Константин Кравцов

Куда она текла?

      А деревья – может быть, с доверьем

      их зарифмовать и все дела?

      Да, белы как сажа. Пух да перья.

      Свет ли там? Пожалуй, полумгла —

      полусвет. Забудь меня. Не верь мне.

      Длился вечер. Плавала зола.

      и меня к невидимым деревьям

      глаз не отводившая звала.

      Сев. ж.д

      Фазы быстрого сна и не вспомнить те сны,

      не свести воедино, и каждый разъят,

      каждый сон твой – на чьи-то такие же сны

      в заполярьях железнодорожной страны

      и какого рожна семафоры звенят?

      Если мертвые только не знают вины,

      значит, все мы мертвы, значит, просто земля

      нас не хочет принять? Мы и ей не нужны?

      Узловая. Платформы под снегом. И взгляд

      сфокусировать не на чем. Око луны —

      недреманное око ноябрьской луны

      и опять перегоны навстречу летят.

      Звезды в водах железнодорожной страны,

      детских лагерных кладбищ кресты ли стоят

      средь промозглой Вселенной? Созвездья и сны —

      Близнецов, Козерога ль какого, Плеяд.

      Семафоры звенят. И на кой мы ей ляд,

      в самом деле, сдались? И кому мы нужны?

      Экскаватор

      Чем не работа – расстрел?

      Грунтом присыпав едва

      свежие ярусы тел,

      курят, отходят от рва.

      Вышка в ночи не удел

      спит под звездой Рождества.

      Что ты найти здесь хотел?

      Ночь. Экскаватор у рва.

      Мост, провалившийся в мел.

      Дорога на старый Надым

1

      Здесь шпалы облаками затекли

      и нет границы неба и земли —

      лишь нары на крови, на нарах снег,

      сквозь рваный свод сочится мерзлота

      и кверху дном несет Генисарет

      лодчонку, чья коробочка пуста.

      Здесь только пустошь ягельного сна,

      что из пустого все не перельет

      в порожнее из нити, из темна

      ни дыма, ни курящегося льна,

      ни твой, Васильев, птичий перелет

      за нитью нить слоящийся как бинт.

      И как понять, куда из мерзлых ям

      уводит нас воздушный лабиринт,

      оставив на помин лицейский ямб?

      Вот лед сосет невзрачный фитилек —

      арктический, должно быть, василек —

      пустынный растекается квартал,

      вот мертвый, весь в телегах, Вифлеем,

      его необозримый краснотал,

      и кто там под огнем, и глух и нем,

      ест голову свою? И слеп, как крот,

      молчит Гомер, и крутится фокстрот,

      сквозь требуху сияет рыбий жир

      спит теремок, не низок, не высок,

      по перекресткам катится инжир

      и пуля-дура, если не в висок,

      летит тебе в затылок, пассажир.

2

      То ладожский дьячок, то Мандельштам

      и он, сластена, явно не здоров,

      а сам-то ты? Вот рифма «корешам»

      пришла – ушла, а вот – прожекторов

      плывет