Кентерберийские рассказы. Джеффри Чосер

пошутили,

      Бочонок элю впятером распили,

      И в полночь завалились на покой

      Юнцы и мельник с дочкой и с женой.

      А мельник здорово в тот раз упился

      И на кровать свою, как сноп, свалился.

      Он бледен был, ворочался, икал

      И вслух свои проделки вспоминал.

      С ним улеглася вскоре и жена.

      Хлебнула элю также и она

      И, весела, болтлива, словно сойка,

      С гостями перешучивалась бойко,

      А колыбель поставила в ногах,

      Чтоб ей дитя не уронить впотьмах,

      Коль ночью грудь ему придется дать

      Или спросонья зыбку покачать.

      Когда на дне не видно стало элю,

      Тогда лишь улеглись в свои постели

      Дочь мельника и Алан с Джоном тож.

      Студентам слушать стало невтерпеж,

      Как спящий мельник храпом оглашал

      Всю комнату и ветры испускал.

      Жена ему подсвистывала тонко,

      На четверть мили слышен храп был звонкий,

      И дочь храпела с ней «pour compagnie».

      Студентов сон нарушили они,

      И Алан, в бок толкнув свирепо Джона,

      Сказал ему: «Не слышишь ты трезвона?

      Давно звонят они втроем к вечерне.

      Чтоб им погрязнуть всем в греховной скверне!

      Геенны пламя пусть их всех пожрет!

      Не спать теперь всю ночь мне напролет.

      Переварить не может он добычи.

      Клянусь, он горе на себя накличет.

      Разодолжу я Симкина-милягу

      И к дочери его сейчас прилягу.

      И почему бы нет? Ведь есть закон,

      Что, если кто обидой ущемлен,

      Искать обиде может возмещенья.

      Украл муку, в том нет для нас сомненья,

      И целый день украл, старик отвратный,

      Зерно и время сгибли безвозвратно.

      Теперь он ночью не дает нам спать.

      Ну можно ли его не наказать?

      Он сам учил, как олухов дурачить.

      Так я и сделаю, а не иначе».

      А Джон ему: «Смотри, будь осторожней

      И не сложи башки пустопорожней.

      Ведь если только мельника разбудишь,

      Злодеем Симкиным зарезан будешь».

      Присвистнул Алан: слышал, мол, и знаю.

      И откатился к дальнему он краю,

      Где на спине дочь мельника спала,

      И овладел ей так, что не смогла

      Она ни вскрикнуть, ни позвать подмогу.

      Так Алан Джону указал дорогу.

      А тот с минуту пролежал спокойно,

      К возне прислушиваясь непристойней.

      Но вот лежать ему не стало сил

      И про себя он горько возопил:

      «Опередил меня, наглец негодный,

      За огорчения и за невзгоды

      Получит он с полтины четвертак,

      Мне ж ничего. Лежи тут, как дурак!

      Он утешает Мельникову дочку,

      Уже он снял, должно быть, и сорочку,

      А я один здесь, словно куль мякины,

      И некому утешить дурачину.

      Да то ли будет! Завтра изведут

      Товарищи, разиней назовут;

      И Алан первый станет издеваться:

      Нет счастья трусу. Надо отыграться».

      И, ухватясь за ножку колыбели,

      Он потянул