Кентерберийские рассказы. Джеффри Чосер

света от такой беды:

      У женщины ведь нету бороды.

      «Фу! Что за черт! Ошибся я немножко».

      «Ошибся? Да!» – и хлоп его окошком.

      И повалился на землю простак.

      «Ох, не могу. Ошибся он! Дурак! —

      Покатывался Николас в светлице. —

      Да от такого впору удавиться».

      И это слышал все Авессалом

      И понял, что забрался кто-то в дом.

      «Ну, ладно, смейтесь», – он ворчал сквозь зубы.

      Кто трет, кто оттирает рот и губы

      Песком, листвой, соломой, тряпкой, пальцем?

      Авессалом. Не будем над страдальцем

      Смеяться мы и жалобам мешать:

      «Я душу сатане готов продать,

      Чтоб он помог мне с ними расквитаться.

      Глупец! Глупец! Не мог я догадаться

      И пакостное место оплевать!»

      Тут начала любовь его сбывать

      И ненавистью вскоре обратилась,

      Когда представил он, что с ним случилось.

      Вмиг исцелясь от своего недуга,

      Неверную он клял, и клял он друга.

      Как выдранный мальчишка, плакал он

      При мысли, сколь позорно посрамлен.

      И тошно стало тут ему до рези,

      И вспомнил он о кузнеце Жервезе.

      Кузнец в ту пору сошники ковал,

      А ученик горнило раздувал.

      Авессалом позвал его: «Жервез!»

      А тот в ответ: «Кто это там прилез?»

      «Да это я». – «Кто я?» – «Авессалом».

      «Чего ж ты ломишься в семейный дом

      В такую пору? Прямо от красотки?

      Иль обалдел ты от любви и водки?

      И что за спех? Иль ты не можешь лечь

      И надо что-нибудь тебе прижечь?»

      Авессалому было не до шуток,

      Он весь дрожал, растрепан был и жуток.

      «Друг дорогой, – сказал он тут Жервезу, —

      Сошник горячий нужен до зарезу.

      Тебе его сейчас же возвращу,

      А днем в харчевне пивом угощу».

      Жервез в ответ: «Хотя бы расплавлял

      Я золото, а не простой металл,

      И то бы другу не было отказу.

      Опять затеял ты, малец, проказу.

      Какую же? А ну-ка расскажи».

      «Потом, мой друг. Сошник ты одолжи

      Мне раскаленный». Натянув перчатку,

      Он ухватил сошник за рукоятку

      И поскорее побежал к окну.

      А шалунов клонило уж ко сну,

      Когда в стекло опять он постучал

      И, горло прочищая, заперхал.

      «Кто там стучит? Чей слышу разговор?

      Смотри, поплатишься ты, мерзкий вор».

      «Да это я, мой свет, – ответил он, —

      К тебе пришел опять твой Абсолон.

      Тебе принес в стихах я письмецо,

      В нем золотое матери кольцо,

      Прощального я жажду поцелуя.

      Еще один! Кольцо тебе вручу я».

      Приспичило Никласу помочиться

      И вздумалось в черед свой порезвиться.

      Он поднял руку и, потехе рад,

      Наружу выставил свой голый зад.

      Авессалом проворковал ехидно:

      «Где ты, мой свет? Мне ничего не видно».

      И, увлеченный на стезю проказ,

      Тут разошелся Душка Николас

      И выдохнул из заднего