Кентерберийские рассказы. Джеффри Чосер

улицу метнулись, где соседи,

      Торговцы, няньки, слуги, лорды, леди,

      Чей странный вид еще скрывала ночь,

      Сбежалися, чтоб старику помочь.

      А он лежал, весь бледный, без сознанья,

      Со сломанной рукою, и стенанья

      Его ужасны были. До сих пор

      Переживает он былой позор.

      Ведь только что он выговорил слово,

      Как Алисон и Николас сурово

      Его одернули, сказав, что он

      Болтает вздор, что он ума лишен,

      Что он, страшась какого-то потопа,

      Все блоки мастерил и ладил стропы,

      Купил квашню, бадью, бродильный чан,

      И, умоисступленьем обуян,

      Подвесил их под самые стропила;

      Вчера же со слезами умолил он

      Жену и друга, чтоб всю ночь они

      В бадьях сидели с ним «pour compagnie» [100].

      Все хохотали, полуправду слыша,

      Глазели на бадьи, на блок, на крышу,

      Пробитую им ровно в трех местах.

      И все его несчастия и страх —

      Все обратилось в шутовство и шутку;

      Что б ни сказал – в ответ лишь прибаутку

      Всегда он слышал. Старым дураком

      Его считали в городе потом.

      Школяр не выдаст друга, без сомненья:

      «Сошел с ума старик наш, к сожаленью».

      Один шепнет, другой еще добавит, —

      Кого угодно школяры ославят.

      Так плотника красивая жена

      Была студентом сим соблазнена;

      Так был красавчик юный Абсолон

      В своей назойливости посрамлен:

      Во тьме облобызал ее «глазок»,

      А Николасу задницу прижег.

      Вам избежать такой судьбы желаю

      И с божьей помощью рассказ кончаю

Тут кончает Мельник свой рассказ

      Пролог Мажордома

      Мы все над тем шутили и смеялись,

      Как Абсолон и Николас сквитались.

      Свое сужденье каждый произнес,

      Но, в общем, хохотали все до слез.

      Один лишь Освальд, желчный мажордом,

      Все недовольнее смотрел кругом.

      Он сам, как помните, был раньше плотник

      И плотников хулить был не охотник.

      «Что ж, я б тебе мог тем же отплатить,

      Когда б хотел похабником прослыть.

      Но я уж стар и не хожу в ночное.

      Я сеном сыт, мечтаю о покое.

      Уже не веселит стакан вина,

      Когда проглянет плешь иль седина.

      Вы знаете, должно быть, мушмулу:

      Чуть перезрела – лишь на корм ослу

      Да на подстилку только и годится.

      Чего нам возрастом своим кичиться?

      Чуть перезрел – ложись, приятель, в гроб,

      Чуть позабылся – смерть тотчас же хлоп!

      А как не заплясать тут по старинке,

      Когда заплачут, запоют волынки?

      Ведь вот порей – старик упорный, ловкий:

      Все зелен стебель при седой головке.

      Хотя бывалой силы не вернуть,

      А хочется той силой прихвастнуть.

      В костре потухшем, средь золы, все тлеют

      Четыре угля; жгут они все злее:

      Ложь, хвастовство, придирчивость и скупость —

      Вот угли те, их раздувает

100

За компанию (фр.).