Сорок пять. Часть вторая, третья. Александр Дюма

перед ложем ее страданий.

      Мрачная, Маргарита молча прислонила пылающий лоб к оконному стеклу.

      Фоссез едва нашла силы поднять руки, чтобы обнять шею любовника. И вдруг она прильнула губами к его лицу, думая, что умирает, и стремясь в этом последнем поцелуе передать своему Генриху и душу и любовь. После этого она упала в беспамятстве. Генрих, бледный, без слов, припал головой к одеялу, которое так скоро могло стать саваном бедной страдалицы.

      Маргарита приблизилась к этим двоим – олицетворению слившейся физической и душевной скорби.

      – Встаньте, государь, и не мешайте мне исполнить обязанность, которую сами на меня возложили! – произнесла она энергично и решительно.

      Генрих, казалось, боялся понять смысл ее слов и оставался на коленях. Она продолжала:

      – О, не бойтесь, государь, – я сильна, когда ранена только моя гордость. Против сердца я не в состоянии была бы бороться, но, к счастью, сердце мое здесь совершенно ни при чем.

      Генрих поднял голову.

      – Молчите, государь, – прибавила Маргарита, простирая руку, – или я подумаю, что ваше ко мне снисхождение – один расчет. Мы с вами брат и сестра, мы понимаем друг друга.

      Генрих подвел ее к Фоссез и вложил оледеневшую руку девушки в пылающую руку Маргариты.

      – Ступайте, государь, ступайте! – призвала королева. – Отправляйтесь на охоту. Чем больше народу вы с собой увезете, тем меньше любопытных останется у ложа этой… несчастной.

      – Но… я никого не видел там, в передней…

      – Все думают, что пришла чума, – улыбаясь, отвечала Маргарита. – Спешите же искать удовольствий в других местах.

      – Я иду и буду охотиться для вас обеих. – И Генрих, бросив последний нежный взгляд на бесчувственную Фоссез, выбежал из комнаты.

      В передней он встряхнул головой, будто желая прогнать последнюю тень тревог, и, обретя свою обычную улыбку, направился к Шико. Тот, как мы сказали, спал крепким сном, сжав кулаки.

      – Пора, пора, куманек! – тряс спящего посла король. – Уже два часа!

      – А… вы называете меня кумом, государь? Уж не принимаете ли вы меня случайно за герцога Гиза?

      Действительно, Генрих имел обыкновение так называть Гиза.

      – Я принимаю вас за своего друга, – отвечал король.

      – А между тем делаете своим пленником – меня, посла! Государь, вы не уважаете международного права.

      Генрих захохотал, а Шико, как человек умный и любящий шутку, последовал его примеру.

      – Ты сумасшедший. Зачем черт нес тебя отсюда? Разве тебя худо приняли?

      – То-то и беда, что слишком хорошо, – отвечал Шико. – Я здесь точно гусь, которого откармливают на птичьем дворе. Все мне говорят: «Ах, господин Шико, любезный господин Шико!» Но мне подрезают крылья – передо мной запирают ворота.

      – Шико, сын мой, разуверься: не так ты жирен, чтоб годиться к моему столу.

      – Однако вы что-то очень веселы сегодня утром, государь! Что случилось?

      – Ах, я затем и пришел к тебе, чтобы сказать