Розмысл царя Иоанна Грозного. Константин Шильдкрет

нее не схоронишься.

      И, меняя неприятный разговор, упавшим голосом поделилась последнею новостью:

      – Спосылает меня тятенька с девками нашими за милостыней в губу.

      Выводков оторопело захлопал глазами.

      – Где же тебе покель дорогу держать? Не дойти тебе!

      Она подняла на рубленника с глубоким чувством признательности глаза и, ничего не ответив, повела его в починок.

      За трапезой Васька почти не коснулся похлебки и все время неприязненно хмурился.

      Когда людишки ушли из избы, Онисим скривил насмешливо губы:

      – Не допрежь ли сроку кичишься?

      – Христарадничать?! Хворой?! – процедил сквозь зубы с присвистом рубленник.

      У старика отлегло от сердца.

      – А аз было на милость своротил господарскую. Эвона, пошто и не глазеешь на меня, старика! – С ласковой грустью он погладил Выводкова по широкой спине. – Нешто аз для своей лихвы? Нешто краше ей станется, коли на пашню погонят?

      Васька присел на край лавки и в мучительном сомнении потер ладонью висок.

      – А ежели челом бить князь-боярину?..

      Старик понял, о чем хочет сказать холоп.

      – Авось и подаст господь. Сказывают, старостой замыслил поставить тебя князь над рубленниками. – И, помолчав, нерешительно прибавил: – Доробишь хоромины – замолвь словечко. Может, и впрямь пожалует боярин без греха побраться вам с Кланькою.

      Васька вызывающе поглядел на Онисима.

      – Утресь ударю челом! А тамотко поглазеем про грех!

      Обратившись к иконе, старик набожно перекрестился и потом зашамкал:

      – Особный ты, Васька. Поперек жизни норовишь все идти. Слыханое ли дело, чтобы лицом пригожая девка из-под венца напрямик в господареву постелю не угодила?

      Оба притихли, подавив тяжелый, полный безнадежности вздох.

* * *

      С той поры, как ушла Клаша с девками христарадничать, Выводков так усердно работал, что вскоре Ряполовский пожаловал его старостою над рубленниками.

      От повалуши к будущим хоромам протянулись обширные сени, а вертлявая, как ручей за починком, кленовая лесенка под тесовой кровлей вела в сенничек.

      Ввечеру как-то, с соизволения Симеона, боярыня повела дочь поглядеть постройку. За нею потянулись сенные девки и мамка. Впереди, на четвереньках, весело лая, подпрыгивала шутиха.

      Широко раздув ноздри, Марфа слушала рассказы матери. В сенничке она сложила руки крестом на груди и стыдливо зажмурилась. Боярыня молитвенно уставилась ввысь.

      – Благословит Господь сыном, – тут ему и постеля брачная будет с молодою женой.

      Она привлекла к себе дочь.

      – И у него, у суженого твоего, ряженого, тако же все содеяно. Поглазей-ко на подволоку.

      Мамка поучительно пробасила:

      – Та подволока завсегда тесовая деется, без сучка и задоринки.

      Горбунья шлепнула себя гулко ладонями пониже спины и радостно завизжала:

      – А на подволоке ни пылинки земли. Ни тебе духу земляного не сыщешь.

      И, став на голову, забила в воздухе кривыми