Гадкие утята. Свами Матхама

о мире и себе, стремящиеся к однозначности, как фактура сознания, дают довольно курьёзный эффект. Я замораживаюсь, как маленький, кажусь себе младше других. Эта фактура и возникла, когда я был маленький. Недавно я заметил, что существует и противоположный смысл. Я старше многих в этом мире «других».

      Итак, в моём случае «истина» имеет жёсткое определение, но совесть требует, чтобы я был мягким для «другого». В то же время, чтобы укрывать меня и «другого», у неё слишком короткое одеяло, поэтому мир обёрнут ко мне жёсткой стороной. Я скрываю эмоции, не выражаю их.

      Как человек с жёстким мышлением, я не склонен и «вытирать слёзы» другим. Я просто не умею этого делать. Вся моя мягкость по отношению к «другим» оказывается внутренним, невыраженным свойством. Я просто не делаю им ничего плохого, по моим представлениям. Яркость Нарциссов тоже, как у трёхлетних детей: «я – сам!». Эта их яркость – преобразившийся, отчаянный детский плач – тоже жёсткость. Но в отличие от моей, она как-то иначе вывернута наизнанку. Моя жёсткость существует, как шёпот. Жёсткость Нарцисса существует, как крик.

      Не все личности складывались, как я. Кто-то сделал ставку на отчаяние, не стал подавлять эмоции, и сопротивление принесло результат!

      Мнение маленького Нарцисса повергло мнение «другого». Представление о другом тоже повержено. Нарцисс выразил эмоции и победил! После этого опыт у него накапливается другой… Мир представляется Нарциссу чем-то мягким, что можно деформировать. И Нарцисс под себя деформирует внешние обстоятельства. Он заставляет страдать «других», при этом врёт самому себе тоже по-другому. Быть внутренне прямым и запутывать других – для Нарцисса автохтонное состояние. Когда я иду в гости в колючей шапке, я запутываю себя.

      Но этот простой смысл сам запутан формами созерцания. Судите сами: если бы я плакал, разрывая себе грудь в тесном пальто, я врал бы самому себе, что так поступать правильно. Я поступал бы вопреки собственному опыту. По крайней мере, я бы вычёркивал существенную его часть. Любое созерцание действительности обусловлено точкой зрения: – и моё, и Нарцисса.

      В результате поведения (правды) смысловой акцент оказывается на том или ином месте. Он притягивается ведущей координатой, как выраженная «правда», и тут же оказывается ложью, потому что всё, что мы выражаем, ложь. Нарцисс демонстрирует это с определённостью прямой линии, но, когда этот заносчивый субъект оказывается на «грани» из-за своей лжи, другие начинают его спасать. Ему буквально воздаётся по его вере: ничего другого от окружающих Нарцисс не ждёт.

      Маленький подлец потом подключает рефлексию и начинает собирать опыт. Рациональность Нарцисса является изощрённой и на порядок сложней моей, на самом деле. Я запутываю в себе эмоции, бегу от них по рациональному лабиринту, который, как прямая линия. А Нарцисс начинает не с лабиринта, он начинает с «Минотавра», сидящего в этом лабиринте –