Я останусь, если хочешь. Таня Винк

Саше выходить только ночью, чтоб ведро вылить. У него была своя посуда, он сам готовил и ел в одиночестве. Дети и внуки приезжали, но к нему не заходили – бабка и это запретила. Но если бы хотели, заходили бы. А когда пришел час Антоси, ее все бросили, все до одного. Она лежала полгода в моче и фекалиях, ее проведывали только соседи. Не успела глаза закрыть, как дети продали дом, вдрызг разругались, кое-как поделили деньги и вещи, и больше к могиле Антоси никто никогда не подошел, кроме соседей, ратующих за общий порядок на кладбище. Селяне благодарили Надю за памятник – мол, хороший был человек, безотказный, много красивых садов оставил. Вон они все, сколько глаз видит. И когда бы она ни приехала на кладбище, на могиле деда Саши всегда было чисто, лежали живые цветы.

      Много лет спустя Надя узнала от мамы, что отец врал деду Саше про деньги, он их не посылал…

* * *

      Наливайко спрятал протокол в папку и посмотрел на часы:

      – Ваша соседка задерживается…

      Тут зазвонил смартфон.

      – Я приехала, – услышала Надя бодрый голос Тани, – стою возле дежурного. Что дальше?

      Надя повернулась к Наливайко:

      – Она приехала.

      – Я сейчас выйду. Как ее фамилия?

      – Харченко.

      Процедура освобождения заняла почти полтора часа: Наливайко куда-то уходил, возвращался и снова уходил. Размалеванная уже не надувала пузыри и сидела, опустив подбородок на грудь. В начале двенадцатого, после просьбы Наливайко не покидать город, Надя и Таня вышли из полиции.

      – Ну, ты как? – Таня щурится, пристально разглядывая лицо Нади в ярком свете фонарей.

      – Ничего. – Таня смотрит на дорогу.

      – Тогда пошли?

      – Пошли.

      Они пересекают улицу, перешагивают через низенький заборчик, бредут мимо освещенного луной огромного креста в память о жертвах Голодомора и углубляются в полупарк-полукладбище с детской площадкой, церковью и рестораном. На станцию «Пушкинская» они спускаются без двадцати двенадцать, а выйдя на «Студенческой», вскакивают в полупустой троллейбус, и двери сразу захлопываются. Надя благодарна соседке за молчание, ее обуревает одно желание – как можно быстрее оказаться в полном одиночестве.

      – У тебя пожрать есть? – спрашивает Таня, когда они выходят из троллейбуса напротив ярко освещенного супермаркета.

      – Есть, – отвечает Надя, – могу предложить хлеб, плавленый сырок, колбасу и помидоры.

      Неужели Таня решила провести веселую ночь? Это очень некстати. Соседка бросает через плечо:

      – Я думала, что у тебя ничего нет, а я сегодня борщ сварила.

      – Спасибо, я не голодная.

      Лифт, сколько они ни жали на кнопки на первом, а потом и на других этажах, признаков жизни не подавал.

      – Выключили, что ли? – возмущается Таня, с остервенением давя на темную кнопку.

      – Брось… – говорит Надя и идет к лестнице.

      Вообще-то она легко поднимается на девятый этаж, но сейчас уже на четвертом сердце заходится, а на пятом начинает нешуточно