Пять ран Христовых. Юлия Викторовна Ли-Тутолмина

вздернут, на губах едва уловимая ухмылка, свойственная презревшим страх.

      Это была Джаелл – женщина-шаман, колдунья, с которой говорили Боги. Прежде чем войти, Гарсиласо успел поведать о цыганке. Никого, даже самого Гарсиласо, никто так не слушался, как старую, мудрую и проницательную Джаелл, умеющую исцелять тяжело больных и читать по книге судьбы. Говорили, что она сама не раз возвращалась из царства мертвых.

      Обиталище было под стать хозяйке. Стены палатки изукрашены мелким рисунком, в центре горела небольшая жаровня. Колдунья подкидывала какую-то высушенную траву в огонь, отчего к потолку поднимались благовонные клубы дыма.

      Гарсиласо упал на колени, что, видимо, являлось высшим проявлением почтения, и принялся за длинное повествование на том же незнакомом языке. Это продолжалось, казалось, вечность. Мадлен изо всех сил держала себя в руках, чтобы после двенадцати часов пешего пути не упасть на меховые шкуры, каковыми был выстлан здесь пол. Они так и манили к себе, а под воздействием неустанного бормотания Гарсиласо и, того более, ароматов благовоний, внезапно показалось, что ноги оторвались от пола, мистические изображения соскочили со стен, вихрем закружили и принялись взывать, подпевая вместе с голосами цыган…

      – Подойди ближе, – позвала женщина. Мадлен вздрогнула и тотчас подчинилась.

      – Присядь.

      Мадлен опустилась на колени.

      Цыганка положила руку на плечо, пристально поглядела в глаза.

      И ничего не спросила.

      Прикрыв веки, указала на выход рукой и поднесла к губам трубку. Мадлен и Гарсиласо поспешили удалиться.

      – Старая ведьма! – тихо прохрипел Гарсиласо, вероятно ощущая немалое облегчение.

      – Она догадалась, – промолвила Мадлен.

      – Нет никаких сомнений… Но и не воспротивилась. Знаешь ли, красотка, с этой женщиной лучше быть в мире.

      В самом сердце лагеря подготовка к пиршеству шла полным ходом: где-то раздавалось блеянье баранов, готовых к убою, двое цыган тащили дюжину связанных кур, а женщины прямо на траву стелили тряпки, видимо служившие скатертями, и расставляли убогую посуду. Ветер окончательно разогнал тучи, и солнце играло на блестящих лицах и телах цыган и цыганят.

      Гарсиласо указал на одну из повозок, с виду ничем не отличающуюся от остальных.

      – Пробирайся вовнутрь. Ныне это твой дом. Однако его придется делить со мной.

      Мадлен молча взобралась по двум ступеням и оказалась в весьма уютном гнездышке, достойном цыганского короля. Его соорудили, должно быть, цыгане только что. На полу повозки лежал безжалостно отрезанный кусок богатого персидского ковра с высоким ворсом, на стенах висела тканина и обрывки гобеленов. Куча мягких, вышитых золотом и шелком подушек, а самым главным украшением являлась тигриная шкура, такая огромная, что под ней вполне могли улечься два человека. В углу стояла курильница, а рядом с ней лампада из чистейшего серебра. Она испускала мягкий приглушенный