Повесть о днях моей жизни. Иван Вольнов

и уходил на работу.

      Никогда за всю мою жизнь не назвал меня отец в трезвом виде ласковым именем, не погладил по голове, не обнял, как другие отцы, и когда я, бывало, видел, как мои товарищи целуют своих отцов, а те с ними играют, мне становилось обидно, больно, потому что я боялся отца, его вечной угрюмости, матерной брани и звериного взгляда из-под густых полуседых бровей.

      Раз он послал меня за лошадью, которая паслась сзади сарая.

      – На вот оброть, – сказал он, – приведи ступай мерина… Гляди – к чужим не подходи: убьют.

      – Еще там что! – воскликнул я. – Чего ж они будут убивать – я стороной!

      Поручением я гордился: шутка ли – отец за лошадью послал!.. Доверяет!..

      Лошадь наша, Буланый, – старая, со сбитыми плечами и вытертой холкой, с отвислой нижнею губой, бельмом на правом глазу, желтыми зубами, смирная.

      Накинув ей на голову оброть, я подумал: «Если я большой, могу и верхом забраться», – и вцепился в гриву.

      При помощи ног и зубов кое-как вскарабкался.

      Сижу сияющий и думаю:

      «То-то отец удивится!.. Сам, спросит, сел? – Конечно, скажу, сам, – кобель, что ли, подсадит? – Молодчина, – похвалит он, – в ночное скоро будешь ездить».

      А это – моя заветная мечта.

      – Но-о, милок, шевелися! – дернул я за повод. Лошадь постояла, покрутила головой и фыркнула. Я ее подхлестнул. Лошадь нагнулась, сорвала головку колючки и почесала о колено губы.

      – Ты почему меня не слушаешься? – рассердился я и подхлестнул сильнее.

      Лошадь затрусила.

      – Ты что там полдня копался? – неласково спросил отец. – Не мог поскорее?

      – Я, тять, сам сел верхом! – закричал я. – Не веришь? – и я мигом сполз на землю, чтобы снова взобраться на Буланого.

      Отец пошел в амбар.

      – А ты обожди, – попросил я, – посмотрел бы, как я влезу, я ведь не обманываю.

      Он остановился.

      – Не подходи близко к мерину, а то еще убьет. Стань в сторонку.

      – Ну-ну! Он скорей тебе отдавит ногу, – проворчал отец.

      На мое горе я начал волноваться, оттого – слабеть. Несколько раз я вцеплялся за шею, но руки не подчинялись, и я падал.

      Отчаяние прокрадывалось в душу:

      «Не поверит… Скажет: зря хвалюсь…»

      И я с еще большим стараньем пыхтел около Буланого.

      – Я сейчас… сейчас… – бормотал я, готовый разрыдаться. – Обожди немного, я сейчас!.. Мне вот штаны сильно мешают: я поправлю и вскочу…

      Буланому, должно быть, тоже надоело ждать: он обернул голову, пожевал губами – тоже, дескать, строит мужика из себя, чертенок! Потом переступил с ноги на ногу и сделал шаг к сараю.

      – Хоть бы ты стоял, не шевелился! – закричал я. – Трудно потерпеть, домовой? – и чуть не выругался матерно.

      – Вот и не выходит дело, – подошел отец, – держись, я подсажу.

      – Нет, не надо, не надо! – торопливо сказал я и, собрав последок сил, метнулся на шею Буланого. Перебрасывая ногу, я пяткою ударил отца под подбородок.

      – Э,