Повесть о днях моей жизни. Иван Вольнов

пожевала спросонок губами, поскребла в голове и опять уткнулась в подушку.

      – Эка соня! – упрекнул я. – Только б дрыхнуть!..

      А отец кричал:

      Он поставил коня край порога…

      Обратившись ко мне, сказал:

      – Подтягивай, чего ты ждешь!

      Сам заплакал, край коника стоя, –

      подхватил я.

      Несчастная-ая на-ша с тобой до-о-ля… –

      запели мы вместе.

      Мой голос дрожал и срывался, а голос отца ревел, как колокол. Под конец я стал сбиваться, путая слова.

      – Это ты нарочно, что ль, щенок? – спросил отец.

      – Какой там черт нарочно: слова позабыл! – ответил я.

      Отец расхохотался.

      – Ты отвечаешь словно большой!

      Мать, сидя на лавке, прошептала:

      – Полуношник, кобель старый!

      Я сказал отцу:

      – Тебя мать кобелем назвала, слышал али нет?

      Отец ответил:

      – Вот я ей сейчас всыплю за это; я ей дам кобеля, – и полез с печки.

      Мать выскочила в сени, а мы зажгли лампу и стали пить вино.

      – Давай напьемся досыта, – сказал я, – то-то мать рассердится!

      – Верно, – согласился отец, – давай!

      Выпив рюмку, я сказал:

      – Ты мать мою не бей.

      – Почему? – спросил он.

      – Жалко ее.

      Отец нагнулся и засопел.

      – Она – хорошая, нужда только заела нас… Другой раз не утерпишь…

      – А ты кого-нибудь другого. Чужих лупи!

      Отец закрыл лицо руками.

      – Плачешь, что ли? – спросил я, дергая его за локоть. – Брось, – не маленький, смеяться будут.

      Отец спихнул меня с колен, стукнув кулаком по голове.

      Ночью я бредил и весь пост пролежал в горячке.

      Изба у нас – маленькая, курная. Когда мать затапливала печь, мы садились на пол для того, чтоб дым не выедал глаз. Двери отворялись настежь, и дым серым коромыслом тянулся в сени, оттуда на потолок, пробиваясь сквозь трещины и прорехи в крыше.

      Как-то, гоняясь за курами, которые оравой набивались в избу, вышел я в сени. Первое, что увидал я там, была огромная свинья у корыта.

      – Эге, – сказал я, – какая барыня – повыше меня!

      Подошел и погладил ее, заглянув в корыто.

      Свинья повернула голову, хрюкнула и ткнула меня под бок носом. Я упал.

      – Ты за что же?

      Свинья, наклонившись над моим лицом, обнюхала, сопя, чавкая и обнажая острые клыки.

      «Сейчас проглотит», – с ужасом подумал я и заорал благим матом.

      Это было мое первое сознательное чувство страха.

      Два раза я напивался в детстве пьяным.

      Играя однажды со своим двоюродным братом, ровесником, у них в избе, мы нашли в шкафу бутылку с водкой.

      – Хватить, что ли, с горя? – спросил Тимошка.

      – С какого горя?

      – Я не знаю. Так мой тятя говорит.

      – А мой говорит не так, – сказал я. – Мой говорит: «Али пропустить по маленькой?»

      – И то не плохо, – засмеялся Тимошка.

      Он налил в рюмку вина