Повесть о днях моей жизни. Иван Вольнов

забавник ты!..

      Соловей, мой батюшка, залетная пташечка!..

      – Ого!

      Залетная пташечка – дальняя милашечка!

      Поспешно вытирая руки, мужик суетливо семенил ногами, повертывался во все стороны, сопел и дергал себя за рубаху, наконец, усевшись к Пете на зипун, промолвил:

      – Ну-кось, дай мне подержать маненечко.

      – Разве можешь? – обернулся тот.

      – Коли-сь баловался. – Мужик улыбнулся в сырую бороду. Осмотрев внимательно язычки, он продул их и, выдернув из головы пару волос, подложил туда. – Вот как надо – так… Рожка нету?

      – Нет.

      Мужик рассеянно поглядел на небо, надул щеки, мы притихли… Вдруг под нашим ухом заиграли жаворонки. Петя быстро приподнялся, остро впившись взглядом в пальцы замухрышки. Жаворонки смолкли… В дудках кто-то засмеялся.

      – Ах, ты!..

      Мужик сидел неподвижно, прикрыв глаза желтоватыми ресницами, а в дудках ворковали голуби, пищали молодые воробьи, плакал ребенок…

      – Погоди… Ты… как же это? – Петя весь подался к замухрышке, лицо его дергалось, а руки теребили лапоть. – Ты постой… Ведь это… Слушай!.. Дяденька…

      Как у Дуни много думы,

      У красавицы забавы!.. –

      взвизгнул мужичонка. Дудки подхватили, – понеслась забавно плясовая, но сейчас же оборвалась.

      – Будет! – вытерев губы, мужик передал Петруше дудки. – Надо идти сеять – вечереет.

      Крякнув, он заковылял к своей телеге; с косогора обернулся:

      – Робята, что ж вы спички-то мне, а? – и вытащил из-за онучи глиняную трубку с выщербленным краем.

      Петя сидел неподвижно.

      В полверсте, по старому жнивью, пастух прогнал общественное стадо.

      Небо розовело. Зажужжали комары.

      – Хочешь, я к тебе в работники пойду? – поднялся Петя, но мужик уже шагал по пашне, широко расставив локти, маленький и серый, с круглою заплатой на спине.

III

      Шавров сидел на бревне сзади сарая. Солнце золотило его бороду, играло ясным козырьком новой фуражки, а он весело посмеивался, глядя на поденщиц, мявших на гумне пеньку. Грудастая девка, с серыми навыкате глазами и с губами, похожими на красные ломти сырого мяса, взмахивая билом, через плечо кричала ему что-то хриповатым голосом, а хозяин тянул шею, глядя ей на икры. Тут же толклись Любка с Павлой, Тонкопряха, две соседки молодайки и Гавриловна.

      – Пастыри, вы что же с этих пор? – увидел нас Созонт Максимович. – Солнышко-то еще где? В другой раз так не делайте, а то я вас кнутом!

      Пахом со Власом насыпали семена в телегу. Вася Батюшка возился с хомутами, Федор Тырин поил лошадей.

      – Ну, что там, сухо на полях-то? – буркнул Федор, обращаясь к Пете.

      – И-их! – воскликнул мальчик, – Троица господня!

      Федор улыбнулся:

      – Мать-то узнаешь, ай нет? Эвон тащит снопы!..

      Петя бросил сумку и стремглав пустился к Тонкопряхе.

      – Пришла? Пришла?.. Пеньку тут мнешь?.. А мне не скучно… Мне тут весело… Пришла?..

      Вдове Тонкопряхе, матери Петруши, было лет под сорок. Из себя она была высокая, худая и костистая, как бердо, с п