Нюрнберг. Николай Лебедев

вы же говорите: люди нужны! – Волгин широко улыбнулся, разведя руками. – А у меня языки. И опыт оперативной работы. Я там сгожусь.

      Бабленков пристально поглядел на подчиненного. Помолчал.

      – И тут сгодишься, – наконец проговорил он. – Какой еще Нюрнберг? Иди, капитан, работай.

      Он развернулся и направился в глубину комнаты. Волгин двинулся за ним, покусывая губу. Он понимал, что другого шанса не будет и надо идти ва-банк.

      – Я прошу, товарищ майор! Брат! Единственный! Четыре года не виделись!..

      Бабленков молчал.

      – Товарищ майор, – голос Волгина стал тихим и бесцветным, – вы же знаете: у меня никого… Все погибли. Все. А тут такое… Что бы вы сделали на моем месте? Я думал, все закончилось, жизнь закончилась. Вы же меня этим к жизни вернули, – он потряс кипой листков. – Пойдите навстречу, прошу вас. Мне найти его надо, товарищ майор.

      Бабленков крутанулся на каблуках. Нахмурившийся и злой, стараясь не глядеть на Волгина, протопал мимо.

      – И не думай, – отрывисто проговорил он и рубанул ладонью воздух, – лучший сотрудник, еще чего!..

      – Евгеньич, – взмолился Волгин. – Пожалуйста… Помоги!

      Бабленков вновь остановился у окна.

      Красное знамя продолжало трепетать над остовом рейхстага.

      Повисло молчание.

      Наконец майор развернулся и в упор поглядел на Волгина.

      – Не отпущу, – решительно заявил Бабленков и раздавил в пепельнице папиросу.

      Он уже знал, что отпустит.

      5. Похищение

      За окнами мелькали перелески. Листва была зеленая, но уже тусклая, предосенняя. Природа неуверенно, почти робко, готовилась к увяданию.

      Волгин рассеянно глядел на проплывающие мимо пейзажи и под стук колес думал о том, как причудлива судьба.

      Еще несколько дней назад он мечтал лишь о том, чтобы поскорее очутиться дома, в Ленинграде. Мечтал, что войдет в старую семейную квартирку на Васильевском острове, сядет в любимое отцовское кресло, закроет глаза и представит, что ничего не изменилось с того самого момента, как он покинул это место.

      Будет звучать музыка из радиотарелки над сервантом, а из кухни будет доноситься теплый, домашний аромат теста.

      Вечером в субботу мать всегда замешивала тесто, а с утра в воскресенье пекла пироги. Это было семейной традицией. Они усаживались за круглый стол, ели пироги, запивая чаем, и рассказывали друг другу о том, что произошло за неделю.

      Отец настаивал, чтобы такое чаепитие происходило каждое воскресенье, без пропусков. Он был педант. И детей растил такими же.

      Волгин несколько раз подавал рапорт с просьбой отпустить его из Берлина. И неизменно получал отказ. Хорошие переводчики сейчас были на вес золота, а Волгин, на беду свою, был очень хорошим переводчиком.

      – Не торопись, – успокаивал Волгина Бабленков, – спешить некуда.

      – Домой хочу.

      – А ты уверен, что с ним все в порядке, с твоим домом? – говорил Бабленков. – Я вот знаю, что