Нюрнберг. Николай Лебедев

Боюсь, все не поместится.

      – На вашем месте я бы не тревожился об этом, – ответил Хельмут.

      Он бросил короткий взгляд направо, и из-за потрепанной афишной тумбы появился человек. Он стремительным шагом направился к машине и взобрался на переднее сиденье.

      Одновременно из толпы возник еще один человек и нырнул в салон, усевшись за водителем.

      Хельмут захлопнул багажник. Мотор мерно заурчал.

      – Улыбайтесь, – мягко, но с угрожающей нотой произнес Хельмут. – Или ваша дочь умрет.

      Эльзи растерянно оглянулась на Вернера сквозь заднее окно.

      Машина резко рванула с места и через мгновение исчезла за поворотом.

      Все произошло так быстро, что Вернер не успел и глазом моргнуть. Он побежал было за машиной, но той и след простыл.

      С минуту адвокат стоял посередине бурлящей толпы, растерянно озираясь по сторонам. Люди спешили по своим делам, встречались и прощались; гудели паровозы, громыхали где-то неподалеку вагоны. Это была привычная вокзальная жизнь, и никому в голову не могло прийти, что здесь только что были похищены два беззащитных существа.

      Вернер чуть не расплакался от досады и испуга. Взрослый человек, он почувствовал себя, как в детстве, когда однажды заблудился в чужом городе, потеряв в толпе родителей. Он до сих пор помнил ощущение растерянности посреди гудящего и такого агрессивного мира. Сейчас ситуация была куда хуже. У него украли дочь.

      Хельмут невозмутимо наблюдал за происходящим.

      Вернер развернулся и подошел к нему. Он хотел что-то сказать, но вместо этого лишь неуверенно пошевелил сухими губами.

      Хельмут ласково улыбнулся.

      – Герр Кнюде, если вы будете вести себя благоразумно, никто не причинит вреда ни вашей дочери, ни вам.

      – Что вам нужно? – наконец сумел выдавить из себя адвокат.

      Хельмут усмехнулся:

      – Давайте поговорим о деле.

      6. Нюрнберг

      Волгин разглядывал разрозненные листки, разложенные на коленях.

      Еще в Берлине он много раз перечел все письма брата. Они были адресованы матери, но Колька часто писал и о нем, о Волгине.

      «Дорогая мама, я часто вспоминаю здесь, как ты пыталась помирить нас с Игорьком. Мне всегда казалось, что вы любите его больше, чем меня. Наверное, потому, что он старший. Сейчас понимаю, что был не прав. Просто с Игорем всегда все было понятно, а со мной – нет. Интересно, где он сейчас, что с ним?

      А у нас метет метель. Странно: уже весна, а метель. И земля становится белой. Небо белое, земля белая. Похоже на белый лист бумаги, на котором хочется рисовать что-то хорошее…»

      На полях писем или просто на обрывках бумаг Колька малевал все, что только в голову приходило.

      Волгин расправил измятую бумагу, на которой были изображены человеческий глаз, а рядом ступня. Колька, как всегда, был в своем репертуаре. Даже на войне он запечатлевал не то, что видел вокруг, а свои фантазии.

      ^— Красиво, – оценил Тарабуркин, скосив глаза. – Вы что, художник?

      – Это не я, это брат, – хмуро ответил Волгин. Он