Кавказ. Выпуск XXVI. Сказания горских народов. Сборник

о что-то твердое, как камень, упал…

      Рукой пошарил он вокруг себя, и что-то круглое, подобно арбузу, попалось под руку… Пальцы нащупали две, рядом расположенные, дыры… То был человеческий череп…

      Пошарил Алегеко еще и мертвую руку нашел.

      И понял он, что в подземную темницу под дворцом брошен он…

      Знал он, что своих врагов хан бросал в эту темницу и забывал о них.

      И в темноте, сырости, без пищи и питья умирали они ужасной смертью.

      Сначала они кричали, вопили, и в глухую ночь, когда дворец засыпал, стон из подземелья доносился наверх. А потом их стон дальше толстых каменных сводов темницы не уходил и там умирал.

      И была ли ночь, день ли был, не знал Алегеко, и давила его темнота, немая тишина, и от ужаса тело его похолодело.

      И хотел видеть он солнце, слышать голос человека…

      Обнаженные до пояса, связанные рука об руку, с веревками на шее, медленно проходили городскими улицами Алегеко и ханша, окруженные тысячной толпой.

      Палач в черной рубахе и черном высоком колпаке шел позади их, держа в руке концы веревок, которые обвивали их шеи. За палачом на белом коне ехал тот самый военачальник, который бежал от аварцев, а за ним подвигались воины… Впереди чернь, городской сброд, – бесновался, прыгал, плясал, трубил в трубы, вопил и стучал в медные тазы.

      Опустив низко голову на грудь, с распущенными по плечам волосами, шла ханша, была бледна, и слезы бежали у нее по щекам.

      И позор не отнял у нее красоты ее, и прекрасно было ее молочно-мраморное тело, в которое жадно впивались тысячи глаз.

      Алегеко шел с высоко поднятой головой, открыто смотрел и на бесновавшуюся чернь, которая еще недавно криком радости приветствовала его, и на воинов, которых бесстрашно вел в бой.

      На площади толпа остановилась, и взоры ее обратились к деревянному, устланному коврами, помосту: там на высоких подушках восседал хан, окруженный вельможами.

      И расступилась толпа, и ближе к помосту придвинулись ханша и Алегеко.

      И по-прежнему не поднимала головы ханша, и еще бледнее было ее лицо.

      И все так же открыто смотрел Алегеко на хана, на вельможей.

      Хан сделал рукой знак, и затихла шумная толпа, и в наступившей тишине громко и торжественно раздался его голос…

      – Народ! – проговорил он и замолчал, и оттого он замолчал, что увидел, как из толпы вынырнул грязный, оборванный нищий, подбежал к ханше и плюнул ей в лицо.

      И задрожал хан от гнева, вскочил с подушек и закричал:

      – Схватить грязную собаку!

      И воины схватили нищего, потащили к хану, но тот махнул рукой, крикнул:

      – Голову ему долой!

      И сейчас же совершилась казнь: нищего поставили на колени, и воин ударом кинжала отрубил ему голову, которую вместе с трупом бросили в толпу.

      И ужас прошел в толпе, и как бы оцепенела она.

      Грозно глянул на нее хан и дрожащим от гнева голосом заговорил:

      – Двух преступников, свою жену и ее любовника, хотел я судить перед лицом народа. И был час, когда я осудил бы их на жестокую казнь, но плевок нищего изменил мое решение…

      И