Посредник. Ларс Соби Кристенсен

не кажется, что следует спросить, не нужна ли старой даме помощь, а?

      Я чуть ли не вырвал сумку у нее из рук и втащил вверх по косогору, к Стрелке. Вдова Инфаркт Гулликсен сумела от меня не отстать. Пыхтела и охала у меня за спиной. Жуткие звуки. Так ей и надо. Если б она померла там, на косогоре, я бы особо не горевал. Я припарковал тележку возле калитки. Она подняла палец вверх:

      – Скажу тебе одну вещь. Этот мальчишка из бараков плохо на тебя влияет. Да-да, плохо влияет!

      Я снова двинул к Сигналу. Спешить не было нужды. Никакого смысла. «Женщины и наряды» наверняка давным-давно ушли в печать. И сама мысль об этом внушала мне безразличие. Если Бог заранее определил, как все пойдет, можно спокойно сесть на край могилы и ждать, когда грянет гром. А я ведь даже в Бога не верил. Мне с лихвой хватало счетчиков, знаков и Тетушек. Хотя уже потому, что меня терзали подобные мысли, что-то в Нем есть, ну то есть в Боге. Кто может, поймет. Так или иначе, я был измучен, вилял из стороны в сторону и к тому времени, когда наконец добрался до Сигнала, совершенно потерял надежду.

      Ивер Малт, мальчишка из бараков, все так же сидел на хлипком складном стуле, без майки, с лицом, почти целиком закрытым здоровенными темными очками. Судя по всему, он прочно обосновался на этом месте. Я быстро огляделся, но папаши его не увидел, и шума из мастерской не доносилось. Последняя курица тоже исчезла, и оружия на колоде нет.

      – У вас есть телефон? – спросил я.

      – Не-а.

      – Не знаешь, откуда бы можно позвонить?

      – Знаю!

      – Откуда же?

      – Это стоит денег.

      – У меня есть деньги.

      – Сколько?

      – Пятьдесят крон.

      Ивер медленно сдвинул пальцем очки на лоб, прищурился:

      – Пятьдесят крон?

      – Да. Пятьдесят. Говори быстрей.

      Ивер медленно встал, отошел к бельевой веревке, протянутой меж усохшим деревом и столбом, сдернул с нее футболку. А я в ту же минуту заметил женщину, наверняка его мать, кого же еще, ту, прозванную немецкой девкой, поскольку она родила от вражеского солдата ребенка, внебрачного сына, которого никто не видал и который до сих пор существовал только в буйных сплетнях да досужей болтовне. Она вышла из сарая, больше смахивавшего на земляной погреб и расположенного за кучами металлолома и мусора, и несла в руке корзинку с объедками или, может, еще с чем-то. Скотину кормила, подумал я. Она заметила меня лишь теперь и на секунду приостановилась. В сапогах, в грубой темной одежде, на голове красный платок. Я не знал, как поступить, надо ли подойти к ней, поклониться и поздороваться, а от Ивера помощи никакой, он стоял с футболкой в руке и растерянно молчал. Она пошла дальше, быстрым шагом, и исчезла в доме, в бараке. Ивер по-прежнему не говорил ни слова. Не день, а сущее испытание. Я вдруг почувствовал себя здесь нежеланным пришельцем, что, пожалуй, не так уж и странно. Как бы то ни было, я едва не угробил Ивера, когда приходил прошлый раз. Но и кое-что еще здесь, на Сигнале, было не так. Я не имею в виду обломки и мусор, валявшиеся повсюду. Я о другом. Не скажу точно, что именно вызывало это впечатление, просто я сразу чую, когда что-то не так. И сейчас