Тайна серебряного зеркала. Артур Конан Дойл

его лишь как дряблого бледного человека, тихого и погруженного в свои изыскания, человека, чья лампа продолжала лить свет из окна старой башни, даже когда он уже гасил свою. Данная привычка засиживаться допоздна породила между ними нечто вроде молчаливой связи. В предрассветные часы Смита утешало осознание того, что рядом есть кто-то, кто придает сну столь же малое значение. Даже сейчас Смит думал о нем с чувством добродушия. Хейсти был славным малым, но в то же время человеком твердым и резким, без развитого воображения и способности сочувствовать. Он не терпел тех, кто не соответствовал его эталону мужественности. Если кого-то нельзя было измерить аршином частных школ, то для Хейсти он становился парией. Как и многие физически сильные люди, он был склонен путать телосложение с характером, принимать физические недостатки за моральные. Так что Смит, как человек более умный, размышляя о соседе снизу, имел эти моральные установки своего друга в виду.

      Больше звуков снизу не доносилось, и Смит уже готов был вернуться к работе, когда ночную тишину внезапно разорвал хриплый крик, настоящий вопль – зов человека, потрясенного сверх всяких пределов. Вскочив из кресла, Смит уронил книгу. Он был человеком не робкого десятка, однако что-то в этом внезапном неконтролируемом крике ужаса заставило кровь застыть у него в жилах. Волосы молодого человека встали дыбом. В таком месте и в такой час вопль этот породил в его мозгу сразу тысячу догадок, одну фантастичнее другой. Стоит ли ему ринуться вниз или же лучше подождать? Как типичному англичанину, ему была ненавистна сама мысль о том, чтобы устроить сцену, а соседа своего он знал слишком плохо для того, чтобы вот так вот просто вмешиваться в его дела. Какое-то мгновение Смит стоял, охваченный сомнениями; он все еще колебался, когда с лестницы донесся быстрый топот и в его комнату ворвался юный Монкхаус Ли, полуодетый и бледный как смерть.

      – Идем! – выдохнул он. – Беллингем болен.

      Аберкромби Смит спустился вслед за ним по лестнице в гостиную, располагавшуюся прямо под его собственной; несмотря на то, что происходящее занимало все его мысли, Смит не мог не поразиться тому, что увидел, переступив порог. Ему еще никогда не доводилось бывать в такой комнате – скорее музее, чем рабочем кабинете. Стены и потолок были увешаны тысячей всевозможных египетских и восточных древностей. Жилище было сплошь уставлено высокими угловатыми фигурами с ношей либо оружием. Выше всех были статуи с бычьими, аистовыми, кошачьими и совиными головами и те, что изображали монархов с миндалевидными глазами и в змееподобных коронах, а также странных, похожих на жуков божеств, вырезанных из синего египетского лазурита. Гор, Исида и Осирис выглядывали из каждой ниши и смотрели с каждой полки, в то время как под потолком в двойной петле висел истинный сын древнего Нила – огромный крокодил с открытой пастью.

      В центре этой удивительной комнаты стоял большой квадратный стол, усыпанный бумагами,