Томление духа. Николай Старинщиков

при этом фамилию. Из Ножовкина он превратился в Кутузова, и это сильно ударило по материнскому самолюбию. Одно время бабка даже перестала слать сыну посылки, однако, получив письмо с извинениями, принялась за старое.

      – Они помойками бегали, солдатня, – плакала бабушка. – Вот и попался Кутузовым на крючок… Они его подкормили там, а потом он женился…

      Обзаведясь в Бийске дочерью, молодые приехали к матери на постоянное жительство в Нагорный Иштан. В первый же день сноха Галина (она оказалась на четыре года старше мужа) положила на стол пачку «Беломора», вынула папиросу, присела к столу нога на ногу и закурила, пустив дым из ноздрей. Удар оказался ниже талии, но бабка опять стерпела. Она и теперь терпит ради любимого сына…

      Дядя поступил на работу в Моряковский поселок, за двенадцать километров, поселившись у дяди по отцовской линии, и по субботам возвращался с Галиной в деревню к матери. Куда они определяли дочку Ирину, Ножовкин не помнил. Возможно, она оставалась у дяди, или ее привозили с собой на санках. Как бы то ни было, скоро им надоело такое житье, и Кутузовы вернулись в деревню. Анатолий поступил в подсобное хозяйство, потом уехал в училище, где целую зиму учился на тракториста. Через год ему вручили аттестат, и он стал работать механизатором – то на тракторе, то на комбайне.

      Было начало сентября. Комбайн, пахнущий хлебной пылью и машинным маслом, ночами стоял перед окнами дома. Казалось, молодая семья пустила здесь сильные корни, но счастье оказалось хлипким: в одну из ночей дом сгорел дотла. Дядя в ту ночь крепко спал, а когда проснулся, то подумал, что это комбайн трещит в голове – от усталости. Дядя повернулся на другой бок, но уснуть не смог. Что-то уж слишком сильно шумит комбайн. Он встал, подошел к двери и, подняв крючок, приоткрыл. Сноп огня ворвался в проем. Захлопнув дверь, он подошел к матери и тихо сказал:

      – Вставай, мама. Горим…

      Та вскочила, побежала по комнатам, собирая в потемках вещи, – электричества в то время в деревне не было. Проснулись сноха и внучки.

      – Не выходить! – кричал Кутузов.

      Подняв табурет, он с разбегу высадил раму. Затем принялся за остальные.

      Горело со стороны сеней, где-то сзади, от огорода. В доме напротив светились от пожара окна.

      Они кричали пустынной улице:

      – Караул! Горим!

      И бросали в палисадник всё, что попало под руку.

      Сбежался народ. Мужики кинулись за конями – те паслись за деревней, будучи спутанными. Пока нашли лошадей, пока запрягли, а пожар уж разросся. На конях не успевали подвозить в бочках воду. Народ поливал из ведер соседские крыши. К огню подойти теперь было уж невозможно. Пожар возник в начале третьего, а к рассвету от дома остались одни столбы от ворот.

      Ножовкин учился тогда в пятом классе – в соседнем селе Козюлино. По целой неделе он жил в интернате, как и все остальные, кто окончил четырехлетку. Ранним утром повариха разбудила его и сказала, что у бабушки был пожар. Ножовкин заплакал: «Бабонька, милая бабонька! Если б я был рядом с тобой, не допустил бы такого несчастья!»

      Дождавшись