Томление духа. Николай Старинщиков

силы. Последний раз Ножовкин сбегал опять за помощью, а уж стыдно стало – сколько можно по одному и тому же вопросу. И выхода нет, хоть убивай эту сволочь. Однако Вовка безо всякого опять прибежал. Кузьма тут же бросился на него, однако был сразу повален на пол. Вовка сидел на нем сверху, в ватных рабочих брюках, и Кузьма пытался укусить его за колено.

      – Жри, сука! Жри! – совал Вовка колено в харю зверю.

      Толстые брюки спасали его, и это радовало Сережку. Вдвоем они, связав, оставили Кузьму отдыхать на полу – меж столом и кроватью.

      Спросить бы, как оно было ему – жечь дома. В начале марта, набравшись до краёв, Кузьма вновь забуянил и, когда мать убежала из дома, принес из сеней канистру, сложил в шкаф одеяла, одежду, плеснул керосину, сунул спичку и закрыл дверцу. Дверь дома была на крючке, так что ворваться снаружи никто не мог.

      Соседи сбежался к дому, изнутри доносилось пение:

      – Гори моя лучинушка, сгорю и я с тобой!

      Мужики сразу сообразили: если дом разгорится, то остальным жутко не повезет. Метнулись с лопатами к окнам, разбили стекла и закидали жилище снегом. Подступили к двери – Кузьма на них с топором. Топор вырвали, самого – по зубам.

      Ничего этого Ножовкин не видел. Он услышал об этом от бабушки, когда пришел из школы. Учился он тогда уж в седьмом классе.

      Что делать? Собрались и пошли с бабкой в деревню. Лесная дорога была укатанной, твердой. Месяц март светился на солнце. Сережка не выдержал вдруг:

      – Убью сволочь…

      И напугался собственных слов, косясь на бабку. Но та почему-то молчала.

      К счастью, Кузьмы в деревне не оказалось – арестовали. Стены в доме – как в угольной шахте. Обугленный шкаф лежит у ворот в сугробе, горелые вещи валяются возле ворот.

      На этот раз попал Кузьма за решетку на целых пять лет. От него, помнится, приходили письма. «Здравствуй, дорогая Анюта. В первых строках своего небольшого письма спешу сообщить, что жизнь моя идет без изменений… И скоро надеюсь попасть на стройки народного хозяйства – на «химию», условно-досрочно…»

      Слава богу, всё это в прошлом. Ножовкин добрался до последнего лога и на другой стороне увидел дядюшкин дом. Та же высокая крыша – под железом и суриком, те же наличники на окнах, то же крыльцо по фасаду и створки глухих ворот, а также черемуха перед окнами – за оградой.

      Маменькин муж между тем не выходил из головы. Отбыв свое, дядя Кузя, по словам матери, уехал куда-то, однако потом появился в Моряковке наездом и даже ходил возле дома.

      Оп-па! Если ходил, так не он ли пустил «петуха» среди ночи – с его-то опытом поджигателя?»

      На этот раз причину пожара списали на кирпичную трубу – щели, прогар и тому подобное. Инспектор подобрался к трубе по дымящимся углям и обвалил ее в довершение.

      Мать потом говорила, вспоминая историю:

      – Сказали, что так и надо – трубу свалить после пожара…

      Довод для ненормальных. И снова подумалось про Кузьму. Жив, вероятно, подлюга. Вот бы спросить у кого – как поджигалось,