Третий источник. Виталий Вавикин

в разочарованной ухмылке. – Сейчас я могу привести любовника в супружескую кровать, и мы останемся живы.

      Она уходит разочарованная и неудовлетворенная.

      – Зря вы так с ней, – говорит художнику слуга. – Лететь еще долго, а друзей у нас и так здесь немного.

      – Так сходи и купи друзей.

      – Да я все вспоминаю ту продавщицу с Нуминоса, – вздыхает слуга.

      – Думаешь, Хейзел согласилась бы лечь с тобой?

      – Думаю, я мог бы в нее влюбиться.

      – В Хейзел?!

      – В продавщицу, – слуга улыбается. – Когда желудок сыт, как-то сразу начинаешь думать о чувствах.

      – Ты слуга, а не поэт.

      Араб смеется, вылавливая с подноса виноград, который не доела Хейзел.

      – Умереть ради любви! – говорит он. – На супружеском ложе бывшего гладиатора. По-моему, это лучше, чем сгореть в старой мастерской. И никакой поэзии, хозяин! Всего лишь любовь и желание лучшей смерти!

* * *

      Отель «Амелес» встречает новоприбывших шумом бесконечного праздника.

      – Даже не верится, что здесь всего один отель! – говорит Хейзел.

      Ее муж, которого она держит под руку, молчит. Слуга художника улыбается ей. Она улыбается художнику. Художник смотрит на город-отель, который находится в стороне от посадочной полосы, и до своих номеров приходится идти по дорогам из белого камня.

      – Слишком безвкусно, – говорит Назиф, открывая дверь.

      – Может, добавить свечей? – спрашивает слуга.

      – Будет нелишним.

      – А как с вдохновением? Уже что-то пришло или нет?

      – Скорее, нет, – Назиф разбирает чемоданы.

      – Ну, может, тогда отпустило? – слуга с надеждой смотрит на него.

      – Думаешь, я сюда грехи замаливать прилетел?

      – Забывать.

      – У художников нет грехов, – Назиф улыбается. – Лишь ошибки и разочарования.

      – Вот это уже хорошо! – говорит слуга. – Очень хорошо. Хотите, чтобы я отправился за натурщицами?

      – Не хочу натурщиц.

      – Тогда блудницы, – Араб перебирает десятки каталогов. – Здесь очень богатый выбор.

      – Хочу отдохнуть, – говорит Назиф. – Просто немного отдохнуть. Без красок и мольберта.

      – Очень хорошо! – слуга кланяется. – Очень-очень хорошо.

* * *

      Она была танцовщицей – Ясмин. Гибкая женщина, укротившая змею. Желтую, с черным пятном на голове в виде короны. Она шла в проходе между столиков, и даже самые закоренелые гомосексуалисты оборачивались в ее сторону. Это не была демонстрация плоти. Это было искусство танца, где ничто не имеет право остаться скрытым. И змея. Она обвивала Ясмин. Сжимала ее ноги и шею. Гладкая желтая кожа скользила по темным гениталиям. Раздвоенный язык целовал открытый рот. Человек и змея сливались в одно целое, продолжая подчеркивать свои различия, дополняя друг друга, собираясь воедино, как пазл, чтобы потом рассыпаться под гром аплодисментов.

      – Я должен нарисовать тебя, – сказал ей Назиф после выступления.

      – Меня