Дети Гамельна. Мила Борн

вышедший от темноты, тоже пошел на нее, Лера изо всех сил закричала и бросилась бежать. Она то и дело поскальзывалась в грязи, увязала в ней, падала и поднималась снова.

      Лера выбралась из частного сектора, когда было уже совсем темно. Вдалеке виднелся ее новый микрорайон, до которого тянулись две параллельные линии неоновых фонарей. Ноги в мокрых туфлях совсем одеревенели. Боль в груди усиливалась, заполняя все тело тягучим, кисельным холодом. Из портфеля, который Лера еле тащила за собой, капала какая-то тягучая жижа.

      У подъезда, нервно засунув руки в карманы куртки, стояла мама. Отец, отмеривая шаги, поминутно возвращался к ней и, как заевшая пластинка, повторял:

      – Успокойся! Ну что с нею будет, что?

      Но мама все равно нервничала. Ей наверняка хотелось расколоться между страхом за Леру и спокойствием отца. Она натужно ему улыбалась, но потом снова начинала нервничать.

      Лера вышла из темноты и нерешительно остановилась в свете подъездного фонаря. Мама кинулась к ней, что-то хотела сказать. Но, увидев грязные болгарские туфли, мокрый портфель и обвисший от грязи подол школьного платья, порывисто, плотно сжала губы и, размахнувшись, ударила Леру по лицу.

      – Дура! Какая же ты дебильная дура!

      Лера, выпростав перед собой обе руки и сложив их крест-накрест, попыталась загородиться от ее ударов. Но мама все хлестала ее и хлестала. Потом захлебнулась рыданием и побежала в подъезд. Отец, бросив на дочь уничтожающий взгляд, заторопился за мамой.

      Лера, отяжелевшая от усталости, дотащилась по лестнице вверх, вошла в квартиру, где еще пахло прошедшим ужином, разулась, просочилась в свою комнату и легла на кровать. Лицо от побоев горело. От обиды хотелось реветь. Но сон навалился вдруг на нее, как дикий зверь на свою жертву, и стал хватать за уплывающие из головы мысли – о Будановой, ее тайной сестре, умирающей бабке и цыганах, то и дело выныривающих из темноты. Сон все больше комкал всполохи этих воспоминаний и душил Леру под собой, все больше и больше мешая прислушаться к негромкому разговору между мамой и отцом на запертой кухне. Прерываясь глубокими всхлипами, мама шептала:

      – Устала! Устала!

      А отец спокойно, почти равнодушно ей отвечал:

      – Потерпи. Она почти уже взрослая.

      Он говорил это много раз. И тогда, и потом, когда в первое лето после последнего звонка влюбленная и счастливая Лера умчалась в Москву. Однако уже с первыми холодами, беременная, никому больше не нужная, она вернулась обратно, в город своего детства. Родители ее все так же сидели на своей запертой кухне и перешептывались. А потом мама отвела Леру к хорошему доктору. Он вылечил Леру и дал понять, что отныне ей можно все: ехать куда угодно и жить с кем угодно. Потому что все это ничем больше Лере не грозит.

      – А вот я тебя помню, – промычала Буданова. – Очень хорошо помню.

      Она широко улыбнулась. И Лера увидела ее черный беззубый рот, в недрах которого по-прежнему