Рассветы Иторы. Роман Корнеев

нас, осталось впустить его, слиться с ним, стать единым с великим океаном бытия, заливающим всё вокруг, и только тогда ты сможешь исполнить Песнь Иторы. Говорят, этому её научил сам Ксанд Тиссалийский, великий Бард прежних времён, то было ещё до моего рождения. Суть происходящего была проста, как слеза: чем ясней ты объявишь свою волю и чем теснее вольёшься в этот ритм, тем серьёзнее у тебя виды не вернуться на свет хнычущим младенцем.

      Или не исчезнуть вовсе, как уже ни раз случалось с адептами истинного Пути. Именно потому нас было так мало.

      Лучше быть зачуханым шаманом кочевенов, чем пополнить собой их сумрачные легенды. Ибо правды в них – ни на медную монету.

      Ритм бился о мои рёбра изнутри, со свистом гоняя воздух в гортани.

      Ну, приступим.

      Голос пробудился во мне, глубоким рыком вырываясь на волю. Пробудился и тут же замер, готовый сорваться, но словно опасающийся своей скрытой силы.

      Мне же оставалось ничком повалиться на чёрный лёд.

      С такими плясками и сухожилия порвать недолго. Ощупав себя, вроде неплохо вышло, я усмехнулся. Ни облезшей бороды, ни пропавших зубов мудрости. Теперь дело за малым.

      Стеклянная, звенящая тишина заснеженной пустоверти вокруг ждала моей команды.

      Первый тон слегка дрожащий, с металлическим призвуком.

      Второй будет заметно ассонансным, неустойчивым, жаждущим разрешиться хоть куда-нибудь, хоть в волчью квинту.

      Но не судьба.

      От финального звука у меня за спиной волком завыл Лхот’Ша, да, старик, от такого взвоешь, режущий, будто разрывающий барабанные перепонки вопль заставил реальность просыпаться внутрь самой себя брызгами битого стекла.

      Что бы вокруг ни пряталось, теперь оно проявится, не в состоянии больше скрываться в потайных карманах бытия, ибо таковых вокруг более не осталось.

      Два тухлых, белёсых, сочащихся гноем глаза я заметил почти сразу.

      Покуда я вновь спешил напялить на своё распаренное тело харудские обноски, эти глаза не отпускали меня, словно пытаясь высверлить во мне две смертельные раны.

      Ничего, ещё и не с таким справлялись.

      Судя по ледяному блеску склизкого тела, это был водянник, былое вместилище Додта.

      Точнее, водяница. Мне было не очень сподручно всматриваться за двести локтей, покуда глаза слепила весенняя Кзарра, но, кажется, я разглядел две посиневших голых груди, едва прикрытых коростой инея. Нелегко ей здесь на северах, в такой дали от Океана. Но снег, он чем вам не вода.

      Впрочем, холода она наверняка даже не чувствует. Бледная статуя, подобная креветке в ледяном кляре, какими их возили торговцы морскими гадами от Монастырского архипелага до самых портов Нового Царства. Неподвижная, но отчётливо живая.

      Сколько я таких не встречал, уж поди круг.

      Как они только длят своё существование, после бесславной-то кончины гнилых богов? Бездушные и бесцельные гомункулы, несущие смерть и разрешение