Приют для бездомных кактусов. Сухбат Афлатуни

заявки они не принимали. Короче, не вернулись. А может, вернулись – но не к нам, а…

      Нажимает на кнопку лифта.

      – Подъезд два дня не в себе был. Одни радовались, другие горевали, третьи то радовались, то горевали. Приехала наконец комиссия. Посмотрела на нас, головой покачала. Поговорила с людьми. К Кадыру в неврологическое отделение съездили. Выслушали Бриллиант Садыковну, которая всё плакала и просила отыскать ей трех исчезнувших Олимов, которые ее слушались и уважали, не то что этот оболтус, который кандидатскую всё не защищает… А потом, как в сказке, всем нам путевку на пять дней в горы выдали, в санаторий. Мы ушам своим не поверили, когда нам это на собрании подъезда объявили. Вот, завтра сядем всем подъездом на автобус и поедем!

      С силой жмет на кнопку.

      – Что такое? Опять не работает!

      – Не работает, ака! – спускается Сухроб-ака. – Надо опять лифтера вызывать!

      Сверху раздается голос Бриллиант Садыковны:

      – Сколько можно! Всю кровь из меня уже этот лифт выпил… Олим, опять ты в этой рубашке? Я тебе какую приготовила, а ты что на себя нацепил?

      – Взорвать этот лифт надо! Вы мою сигарету здесь на ступеньках не видели?

      – Кисочки мои, кисочки…

      – Почему это «моему лифтеру»? Весь подъезд на лифте туда-сюда, туда-сюда, а как поломка – сразу: «Бриллиант Садыковна! Бриллиант Садыковна!»

      – Э, зачем цирк в подъезде устраиваете? Завтра в санаторий едем, потом лифтом будем заниматься!

      – Мария! Антуанетта! Домой!

      – Я вам сейчас «взорву»! Вы лифт не строили, не вам…

      – А у вас, как ни пройдешь, луком несет…

      – Была бы я сейчас на двадцать лет моложе, я бы вам сейчас такое…

      Постепенно всё стихает. Слышен стрекот сверчка, треск сорок, звуки проезжающих вдалеке машин, хлопанье дверей. Белые бетонные плиты, лоджии. Распахнутые, пока еще не так жарко, окна. Утро в девятиэтажке. Обычное утро в обычной девятиэтажке.

      Совращенцы

      Льет грязный дождь.

      Туземный город разбухает, Скопцову то и дело приходится форсировать лужи и арыки. Сапоги квакают, как лягушки; насморка не миновать. Рядом, весь мокрый, бежит Груша, показывает дорогу. И охота сартам в такой дождь скандалить! Лицо у пристава рябое, глаза неопределенные. Походка тяжелая, как и положено по должности. По случаю праздника выбрит до самоварного блеска, только к чему этот блеск под такими струями?

      Им открыли. Собачьим инстинктом Скопцов двинулся через дворик куда нужно. К их приходу скандал успел остыть, крик был, но уже вялый и неопасный. До убийства не дойдет, стало обидно за вымокшую одежду.

      Тут выглянуло женское лицо. Голое, без обычной на себе тряпки. Бледное, не местное. Под левым глазом – известное украшение.

      А потом еще одно лицо, женское, и тоже не туземное.

      Скопцов откашлялся.

      1913 года апреля 27-го дня город Ташкент. Я, пристав 3 уч. г. Ташкента Скопцов, опрашивал сожительствующую в настоящее время с