Приют для бездомных кактусов. Сухбат Афлатуни

свет в каждое жилище вползает и мертвым сиянием озаряет всё. Голую материю освещает, а дух гасит. Ночью дух сильнее, нельзя механическим светом его глушить.

      Игуменья виновато улыбается, словно электричество – ее собственная выдумка:

      – Сейчас столько говорят о технике… Не знаешь, кого слушать. Редко образованный человек к нам приезжает.

      Отец Елисей понял, куда намек, и отер губы:

      – Образование – еще не всё.

      – Вы арабский язык знаете…

      – Изучал.

      – А китайский? – подала голос одна из застольниц.

      – Не приходилось.

      – Я слышала, китайский очень тяжелый. В нем такие звуки!

      – Не тяжелее арабского, – отрезал отец Елисей.

      Матушка Лидия, в очках, рассказывала об обители. Отец Елисей управился с сотами, взболтал пальцем бородку и слушал.

      Насельницы занимаются разнообразными отраслями хозяйства. И хлебопашеством, и скотоводством. И садоводством, и пчеловодством. Есть и своя рукодельная, где выполняется много частных работ по вышивке золотой и серебряной нитью. Рукодельницы обшивают и сам монастырь; матушка показала салфеточку.

      – Симпатичная! – одобрил отец Елисей.

      Ему, наверное, ее подарят: интуиция шепнула.

      По остывшему самовару ползет муха. Отец Елисей следит за ее движением. Уютный, круглый мир монастыря выталкивает его из себя, как чуждое тело.

      – День строго распределен, – тихо барабанит настоятельница, чувствуется: не ему первому. – В полпятого утра уже все на ногах, на утреннюю трапезу у нас подают квас с огурцами или щи с капустой или постным маслом. В праздничные дни трапеза после обедни в 11 часов, кроме щей у нас каша с постным маслом, в обеде получается вместо двух – три блюда. А в двунадесятые бывает и четыре: прибавляется картофельный суп или холодная рыба. Ужин обыкновенно по кельям; подают то, что осталось от дневной трапезы. Чай и сахар у сестер свой, одежда своя. Более состоятельные помогают в житейском обиходе остальным…

      Сославшись на необходимость дописать доклад, отец Елисей поблагодарил за ужин и приподнялся. Его сопроводили в гостевую. Лампа заливала постель светом, в окне беспокоился сад.

      Отец Елисей вытряс из саквояжа Ницше и перечитал, сопя, о трех превращениях духа. В этой главе его всегда занимало: чем – верблюдом или львом – является его, отца Елисея, дух. Подозревал, что – львом.

      В чулках стало жарко, стянул их.

      Голые ступни обрадовались воздуху, и на душе стало свежее. Матерьялен человек!

      Ступни у противомусульманского миссионера были белые, слегка грязноватые. Сказывались условия: лето и пыль.

      Отец Елисей зажмурил глаза и приоткрыл рот. Хотелось быть сверхчеловеком…

      Грех, конечно. Но уж очень иногда фактурно представлял себя в этой роли. Только брюшко бы убрать. Небольшое, но обидное, располагающее к шуточкам.

      Ласково хлопнув себя по этой части тела, поднялся к столу. Письменный прибор поблескивал,