В бессердечном лесу. Джоанна Рут Мейер

меня охватывает страх, что она никогда не проснется.

      Дочь Гвиден опускает на нее взгляд. По лесу проходит ветер, с шепотом проносясь мимо моего уха, и древесная сирена будто начинает мерцать.

      – Я не хотела, чтобы она испугалась моей сестры, и усыпила ее. Когда она проснется, то подумает, что все это было странным сном. Ну, пойдем. Лес наблюдает за нами.

      Ко мне приходит осознание, что она и меня вчера усыпила, но я слишком растерян, чтобы злиться.

      Сирена белой тенью скользит между деревьями. Я поднимаю Авелу и иду за ней.

      При ходьбе она не издает ни звука, а лес будто расступается, чтобы открыть ей путь. Нести Авелу все тяжелее, руки дрожат от прилагаемых усилий, но сирена не останавливается, а я не осмеливаюсь попросить.

      Мы все идем и идем – Авела не могла зайти так далеко, и даже я не помню, чтобы дорога занимала столько времени. Я не узнаю эту часть леса, все выглядит незнакомо. Насыщенный, глубокий запах суглинка перебивает сладкий аромат фиалок и меда.

      Когда я понимаю, что вот-вот упаду от усталости, за деревьями впереди наконец мелькает окно обсерватории, и я чувствую запах мяты и базилика, что растут у нас в огороде.

      На поверхности непоколебимой стены, построенной отцом, нет ни намека на дыру, через которую пролезла Авела.

      Древесная сирена останавливается у самого края стены и поворачивается ко мне. Фиалки в ее волосах завяли. Внезапно она кажется юной или грустной, или и то и другое. Не знаю почему.

      – Как тебя зовут? – Ее голос похож на высокое вибрато колеблющейся скрипки.

      – Оуэн Меррик. – Я поудобнее беру Авелу. – А тебя?

      Она прищуривается.

      – Я младший монстр своей матери. У меня нет имени.

      – Все живые существа заслуживают имя.

      – Даже монстры?

      Как ни странно, при свете дня она уже не внушает такой страх, как во тьме леса. Я все еще помню о крови, капавшей с серебристо-белых пальцев, хруст костей, груду трупов. Но она спасла Авелу от своей сестры. Спасла меня. И это что-то да значит. Должно значить.

      – Даже монстры.

      – Как бы ты меня назвал, Оуэн Меррик?

      Я вспоминаю ее лицо с прошлой ночи, залитое звездным сиянием, прежде чем шалаш сомкнулся вокруг нас. И этот образ больше, чем что-либо другое смущает и тревожит меня.

      – Я бы назвал тебя Серена.

      – Серена. – С ее уст слово звучит грубовато, полным острых углов. – Что это значит?

      – Вэн? – сонно произносит Авела, зевая и потирая глаза, и наконец-то, наконец-то просыпается.

      Я еще секунду смотрю на древесную сирену. Она еще секунду смотрит на меня.

      – Оно значит «звезда».

      Она касается моего лба серебряным пальцем, и по мне проносится холодок. Затем, под шум ветра и шелест деревьев, сирена сливается с лесом, и мы с Авелой остаемся одни.

      Я бы даже поверил, что все это было странным сном, если бы не увядшая фиалка, выделяющаяся ярким пятном на лесной подстилке. Авела вырывается у меня из рук, а я наклоняюсь, чтобы поднять цветок и спрятать его в карман. Я не хочу забывать ее, а чутье мне подсказывает, что именно это и произойдет