Последняя коммуна. Игорь Александрович Кожухов

уже совсем освоил – полезная вещь, жалко, в тайге такого нет пока, очень бы удобно было… – Он ещё хотел много сказать, но я сообщил ему, что разговор идёт за деньги, и он моментально отключился…

                                    * * *

      Операцию ему сделали в четверг. В пятницу заехать к нему не смогли, а на субботу у меня дежурство ночное на работе – за отгул. Но жена, сходив с сыном к нему в больницу, сообщила, что он ждёт меня с нетерпением. В воскресенье, ближе к обеду, собрался к нему и я. Тесть уже лежал в общей палате на большой медицинской кровати около окна. Нога, задранная тонким тросом немного вверх, была веерообразно протыкана тонкими железными стрелами, соединёнными в круг.

      Увидев меня, он попытался улыбнуться, но это плохо получилось, и на глазах неожиданно заблестели слёзы.

      – Видал, какое колесо прилепили? Я думал, там загипсуют чего, замотнут, пускай побольше… А тут они меня вообще привязали к койке, – он с обидой откинулся на приподнятую спинку кровати и замолчал.

      Я сел рядом на стул, положив ему на столик гостинцы, собранные женой. Тесть посмотрел на это с иронией, заметя:

      – Есть тоже не буду! Я же вставать не могу, понимаешь или нет? Неужели такой глупый?

      Я, действительно, не понимая, пошутил:

      – А ты лёжа ешь, стоя совсем не обязательно…

      – Да? А в туалет потом как? Ползком? Мне же тоже лёжа придётся, вон как соседям, – он кивнул головой в сторону лежащих в гипсах больных, – а девчонки-санитарки совсем молоденькие, охота им на всё это моё смотреть…

      Я, сообразив, о чём он говорит и, как мог, понимая, как это, действительно, для него болезненно, успокоил.

      – Это работа у них такая, здесь ничего не попишешь… да и, наверно, мужчины есть тут, санитары. С ними-то проще.

      Он немного успокоился и я, поговорив о всяких глупостях, попросил его

      досказать о деде Коле.

      – Что? Интересно? – тесть вдруг заговорил о нём как-то зло или, скорее, не по-доброму, – А интересного-то мало. Загробил девку и – всё. Она враз, буквально в месяцы из девчонки превратилась во взрослую женщину, нелюдимую и одинокую. Буквально, словно в схимну какую вступила… Теперь только увидишь её, как по ограде промелькнёт в чёрном, им к тому времени заготконтора дом построила как лучшим охотникам, и нету её опять целый день. И в магазин только он приходил всегда, большой и угрюмый, брал сразу много муки, соли, сахара, консервы какой и по мелочам там чего. В два мешка слаживал, между собой их связывал и – хлоп на плечо, словно баба коромысло с ведёрками, и прёт домой. И опять нету их неделя-две на глазах у людей. Во как! А жизнь-то в деревне в то время ох и весёлая была! Люди радостно жили, трудно, но радостно! И не голодно уже было, и совхоз у нас организовали чуть позже. Дичь, правда, дальше угнали в тайгу, но и без этого хватало, кто хотел и умел работать.

      Тесть замолчал и, наверное, решил что-нибудь повспоминать про себя, но я, раскусив его, опередил.

      – Дак чем всё кончилось у них-то? Дальше как стало?

      – Что у них, да у них? Так и жили скрытно