Нестор Махно. Виктор Ахинько

теперь, братва, рвем на именины к генералу! – бодрился Нестор, но вышло это у него невесело.

      Отъехав верст пять, они увидели старинную, каменную, со всех сторон заросшую усадьбу.

      – Она? – спросил Махно у Ермократьева.

      – Бес ее разберет.

      И никого вокруг. Опускались сумерки. Всадники обогнули крохотное кладбище и направились к дому.

      – О-о, кто-то выткнулся, – заметил Алексей Чубенко.

      – Далеко разогнались? – подал голос неизвестный. Он был явно не робкого десятка, подошел, увидел фуражки с желтыми околышами, бесхвостых австрийских лошадей, успокоился.

      – Что за стрельба там, откуда вы едете? – поинтересовался.

      – А вы кто такой? – обратился к нему Нестор.

      – Голова Лукашовской державной варты, поручик Иванов.

      – Начальник и не знаете, что делается в вашем районе? Мы никакой стрельбы не слышали.

      – От б…! – рассердился Иванов. – Такие деньжищи получают и никогда ничего не ведают.

      – Кто?

      – Да военные карательные отряды, – он имел в виду тех, с кем говорил.

      – Хватит болтать! – оборвал его Махно. – Где сейчас генерал Миргородский?

      – У себя дома, на именинах, – поручик понял, что пожаловало серьезное начальство.

      – Далеко отсюда?

      – Вот по этой дороге с версту.

      – Ладно. Кому служите?

      – Дэржави та ясновельможному гэтьману Павлови Скоропадському.

      – Так, возиться нам с тобой некогда, – решил Махно. Упоминание о гетмане взбесило его, сердце зашлось, и он обратился к товарищам: – Обезоружьте поручика и повесьте на самом высоком кресте. На кладбище, чтоб далеко не носили.

      – Да вы что?! – изумился Иванов, потянулся к кобуре, но его уже схватили.

      Нестор вспомнил убитого в поле, под колючими шарами, и прибавил:

      – Оставьте на нем все как есть. На грудь, Ермократьев, пришпильте записочку: «Нужно бороться за освобождение трудящихся, а не за палачей и угнетателей».

      Поручик что-то кричал, но ему зажали рот и поволокли на кладбище. Он так и не узнал, кто и за какие грехи приговорил его.

      – Может, человек и не виноват? – попытался заступиться Петр Лютый.

      – Здесь вчера… Слышал? Одиннадцать удавили… А этот, по-твоему, чист? – прохрипел Махно.

      – Мы же анархисты! Свобода для нас не трали-вали! – настаивал Лютый.

      – Адвоката позвать? Прокурора? – взвился Нестор.

      Он уже давно переступил ту черту, где присутствует жалость. Разве она способна изменить этот подлый мир? Осталась одна справедливость. Святая справедливость! Но Петр и в ней сомневается. Нашелся верховный судья! В груди что-то больно дрожало, падало, наконец оборвалось, и стало очень тяжело, как тогда в Кремле при разговоре с Лениным, когда тот обвинил анархистов в наивности, как на станции Цареконстантиновка, когда пришла весть о разгроме коммун и сдаче австрийцам Гуляй-Поля. Это было превратное и вместе с тем редкостное состояние. Тяжесть ушла. Тело словно вскипало в нервном возбуждении, решения приходили