.

тут до деревни по дороге километров пять, а напрямик – через поле и лесок – километра два. Айда пешком!

      Багира сделала недовольную рожицу:

      – Да ну тебя! И так ноги гудят! Не сахарные, не растаем…

      Остальные даже не отреагировали. Я встала:

      – Ну, как хотите, а я пошла.

      Неожиданно присоединился Семен. Багира, было, дернулась, но отступать было поздно, и она снова прилегла. Мне стало неловко перед ней, и я попыталась остановить Семена:

      – А ты что, тоже сахарный? Или за меня боишься?

      – Я боюсь за свои единственные штаны. Я грязные дома оставил.

      – Ну, тогда вперед, маленько подмокнем, зато согреемся.

      Согрелась я быстро. Солдатские сапоги увязали в распаханной, набрякшей земле, я заметно отставала от Семена, и он сбавил шаг. Молчание явно тяготило его:

      – Чего ты все молчишь?

      – А о чем с тобой говорить? Ты же через слово врешь…

      – Когда это я врал?

      – Ну, хоть сегодня утром, когда Багире про яичницу с колбасой заливал…

      – Что же такого невероятного в колбасе?

      – Да так, пустяки. Просто я никак не пойму, как ты мог, лежа на диване, наблюдать, как жена на общежитской кухне жарит яичницу? А ванной там и в помине нет…

      – Это откуда же у тебя такие сведения о моей личной жизни?

      Мне стало неловко, но отступать было поздно, и я созналась:

      – Леха же с занятий слинял, чтобы помочь тебе переехать, а я его прикрывала.

      – Сдаюсь, приврал немножко. Я ведь к жене не заходил, домой пошел, а яичницу мне бабушка жарила. Прикажешь мне Багире об этом рассказывать? Дескать, приезжаю в город и тайком от молодой жены иду к бабушке? Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что к чему…

      – Ну, значит, ты соврал дважды: вчера ты уверял, что уходишь в самоволку, потому что соскучился по молодой жене…

      – Интересно, а если бы я сказал, что соскучился по бабушке?

      Меня согнуло пополам от хохота. Я даже представить не могла, что такой прожженный бородатый мужик может скучать по бабушке.

      – Вот, вот. Так бы все и ржали надо мной. Слушай, а ты никогда не врешь?

      – По мелочам – никогда.

      Мне стало грустно. Говорить больше не хотелось. К счастью, мы уже дошли. Промокли мы не сильно, а к приезду машины и вовсе успели привести себя в порядок, и я спокойно покуривала на крыльце, когда подъехал грузовик. Дождь разошелся не на шутку, и мой вид вызвал некоторую зависть и раздражение у промокших до нитки товарищей, которые проклинали все на свете: и картошку, и погоду, и Стаса, и себя, за то, что не пошли с нами. Когда они просочились в узкую дверь, я осталась одна на крыльце.

      Сплошная стена дождя окружала меня с трех сторон, сумерки отрезали от мира. Чувство огромного, бесконечного одиночества наполняло меня, но оно не было болезненным и щемящим, оно было скорее сладостным. Я ни о чем не думала, просто слушала дождь. Он успокаивал, баюкал, боль уходила. Никого