Неупиваемая Чаша (сборник). Иван Шмелев

не показался, чтобы еще не обиделась. Значит, наврала про пять рублей. Конечно, думаю, просто ей скучно стало, и такие притом лета, а она очень из себя солидная…

      Пошел домой и уж стал к своему переулку подходить, слышу вдруг сбоку:

      – Папаша!..

      Оглянулся – он! Колюшка! Глазам не верю и перепугался, а он от меня в переулок и рукой махнул.

      Так во мне забилось, забилось все, ног не слышу. Исхудал он сильно и в легком пальте, а уж морозы начались.

      Пришли мы в портерную, прошли в заднюю комнату. Пошел молодец за пивом, а Колюшка обхватил меня, опомниться не дал, и опять сел. Глядим друг на друга и смеемся.

      – Вот и я! – говорит. – Не ждали?

      У квартиры меня караулил, а зайти опасался. Такое положение его. И очень стал беспокойный и тревожный. Спрашивать его стал обо всем, как жил, – ничего не объяснил.

      – Что обо мне говорить… О себе лучше скажите.

      А обо мне-то что говорить? Сказал про все, что вот устранили меня и теперь по балам хожу. Сморщился и губы стал кусать.

      – Да, – говорит, – плохо…

      Грустный такой стал. Про мать и про Наташу спросил. И сказал я ему с чувством:

      – Коля! Милый ты мой сын! Вернись ты к нам, пожалей себя! Явись к начальству. Ведь за тобой нет ничего – может, и простят тебя…

      Даже рассердился. Нечего об этом говорить, оставьте и оставьте!

      – На кого ты, – говорю, – похож стал! Ведь прямо волчью жизнь ведешь! И при нас нет никого, Наташа замуж выйдет, старость идет…

      А он только:

      – Оставьте… Тяжело мне слушать.

      И морщины у него даже стали на лбу и на лице. Слез не могу удержать, и он расстроился, стаканчиком постукивает.

      – Ничего, ничего… Очень рад, что вас повидал. Может, скоро и опять вместе будем, другое пойдет…

      По матери он сильно соскучился, по разговору видно было.

      Спрашивать стал, где он пристал, – не сказал. На два дня только, проездом остановился. Даже обидно стало, что и от меня-то скрывает. И так во мне горечь закипела, и сказал я ему:

      – Жильцы эти проклятые тебя совратили! Не будь их, с нами бы ты был и экзамен сдал… А теперь мать убита прямо…

      – Оставьте! Не знаете вы людей!..

      – Отлично, – говорю, – знаю! Всегда так: взманят неопытного, а сами…

      А он и сказать не дал.

      – Ну так я вам скажу! Сергей Михайлыча и нет теперь даже!..

      И так на меня выразительно посмотрел. А мне от этого еще больнее сделал. Жуть прямо. И опять я его стал просить отойти от них. И потом мне вдруг одна мысль пришла. Спросил я его про сожительницу того, про жиличку. И в глаза ему посмотрел. Ничего. Очень спокойно сказал, что та вовсе и не сожительница была, а сестра. Так я ничего и не понял.

      Потом вырвал он листок из книжки, закрылся рукой и стал писать.

      – Вот, мамаше отдайте… Скажите, от кого-нибудь получили… Скажите, что на заводе где-нибудь живу… на Урале…

      Очень тяжело было. И мой он, и как бы и не мой. А вижу, что и ему нелегко. Взял меня за руку, посмотрел мне в глаза…

      – Какой, – говорит, –