Вначале была любовь. Философско-исторический роман по канве событий Холокоста. Том II. Николай Андреевич Боровой

жизни… Она внезапно начинает сопеть и отворачивается, наливает чай. Она не хочет, чтобы он видел ее желание зарыдать.

      Они сейчас редко говорят о чем-то по-настоящему глубоко и вдумчиво, более озабочены выживанием, самыми простыми вещами, рады уже одному тому, что их планы пока не рушатся и удалось более-менее сносно протянуть еще и еще день. Нет просто душевных сил на глубокий разговор и горящую в нем мысль, да и обстановка не та, не располагает, и напряжение, страх, которые кажется стали уже неотделимыми от жизни, и от сна, и от бодрствования, тоже – не располагают… Он всегда говорит, что в глубоком и искреннем мышлении человек обращается к своему настоящему, к переживанию настоящего, и потому – во всей полноте раскрывает себя и становится собой… Она много думала над этими его словами, вдумывалась в себя, и соотнося со своим опытом, решила, что он прав… а они сейчас, с декорациями и фабулой их жизни, могут быть только не собой, и до настоящих мыслей, глядящих в лицо и суть происходящего, до настоящих переживаний – мучительных, страшных, от которых хочется кричать и не видя куда бежать в панике, допустить себя не могут… по-крайней мере – не рядом друг с другом, и не в искреннем, глубоком разговоре друг с другом, какие бывали еще кажется так недавно… Все это в большей мере остается между ними сейчас по умолчанию, стало предметом догадок или молчаливого понимания, разговора глазами. А уж если решится вспомнить, что полгода назад, посреди влажного и пахучего цветения лип, они сидели у него в квартире, возле открытых и глядящих на Малую Ратушу окон, и с упоением, забыв обо всем, говорили о музыке, обсуждали ее работу, основные идеи… и она начинала чувствовать, что способна написать глубокую книгу и раскрыть себя в чем-то еще… это все покажется сном, чем-то, никогда не бывшим, и так страшно защемит сердце, что можешь не сдержаться и начать плакать. И потому она моментально от этих воспоминаний бежит. И ни разу еще не рискнула пройти по площади мимо его окон, хотя уже несколько раз играла для скотов в ресторане на Шпитальной.

      Они и видятся не так много, как хочется. Так складывается сейчас их жизнь. Он не может ступить в Краков даже ногой, сидит большую часть времени дома, пытается заниматься хозяйством, несколько раз в неделю дает уроки соседским детям – соседи и рады, что кто-то может хоть чуть-чуть подтянуть уже подросших детей по программе закрытой в октябре средней школы. И это дает пока заработать! Остальное время – она догадывается – мучится положением и мыслями – теми, которые допускает до себя только наедине. Она играет концерты три четыре раза в неделю… среди скотов пошел слух о ее концертах, и те валят на них толпами, ее приглашают играть для самых высших чинов… Она идет – выхода нет… нужно выживать, один раз упустишь возможность – и упустишь ее уже навсегда… к тому же – отказ может сразу вызвать подозрение, а этого сейчас более всего