Вначале была любовь. Философско-исторический роман по канве событий Холокоста. Том II. Николай Андреевич Боровой

целиком принеси? Обманешь по внутреннему согласию с собой одного – обманешь и всякого, даже того, кого подумаешь и попытаешься себя убедить, что любишь: она давно поняла это, и стала требовать от себя правды, внутренней честности отношения к другому человеку. И того же – в отношении к себе. И потому стала одинокой.

      Она просидела четыре дня дома, как сказал Войцех, обо всем решившись забыть, наслаждаясь простыми вещами и теплом их нахождения друг рядом с другом, теплом и счастьем безопасности, полного доверия кому-то. Они, в отличие от большинства остальных дней, проведенных в доме на окраине Тарнова, в эти четыре дня, словно изголодавшиеся, говорили подчас до глубокой ночи, о многом… обо всем, о чем молчали почти месяц. Чуть иногда не начинали рыдать, и чтобы сдержаться, стискивали друг друга в объятиях и так застывали надолго.

      И всё как будто было нормально, и никаких особенных изменений в их жизни не произошло, она почти успокоилась, забыла о случившемся, хотя в глубине души понимала, чувствовала, что всё это не может «сойти на нет», закончиться так просто, ведь не первый день она к сожалению живет на свете… Но всегда хочется надеяться… и верить в лучшее.

      А позавчера она всё же поехала в Краков и играла концерт. И увидела его. Этого скота. Тварь недорезанную, мразь, наци. Он сидел спокойно и с удовольствием на первом ряду, с удовольствием же слушал весь концерт, почти неотступно глядя на нее своими удавьими щелками и словно прокручивая в мыслях что-то, что знает о ней и чего не знает она сама. То снова пришло и громко заколотило в двери, хотел ты или нет, решался думать о нем или гнал даже тени мыслей. О нет, скот не рискнул подойти к ней, но совершенно спокойно стоял после концерта в коридоре с группой других скотов и нагло, уверенно, спокойно, с легкой улыбкой и так же как и в зале неотступно, глядел на нее, откровенно наблюдал за каждым ее движением. Так глядит наверное охотник, уверенный, что дичь от него всё равно никуда не уйдет. Она сцепила зубы и прошла почти у него под носом, глядя в пол и в сторону, и ей показалось, что он даже слегка захохотал ей в след. И от всего этого ее уже два дня обуревают какой-то невообразимый холод страха под грудью и в животе, а при более сосредоточенных мыслях – волны ужаса, от которых хочется чуть ли не по-детски закричать. Она хоть пытается скрыть это от Войцеха, но ей похоже это не очень-то удается. А он, всё подмечая, по прежнему ничего не спрашивает, а просто по нескольку раз на день с каким-то пугающим спокойствием, с бессильной и опустошенной грустью уходит взглядом куда-то в себя, где уже что-то, и поди знай что, кажется решил. Она поэтому, сколько есть сил, старается про то не думать. Вот и сейчас – ей нужно собираться и ехать играть концерт, и она понимает, чувствует, что скот там скорее всего будет, и понимает, что не готова к этому, не знает, что может произойти, и не знает,