Клязьма и Укатанагон. Премия им. Ф.М. Достоевского. Юрий Лавут-Хуторянский

а не обсуждать. А я тебе говорю, дорогая: суть как раз в том, что ты считаешь уже возможным употреблять дома, со мной, эти гэбистские штучки, пусть даже из самых лучших побуждений, и я не буду с тобой говорить абсолютно ни о чем, пока мы не согласимся в этом пункте: все это б… дство ты оставляешь там, снаружи, а здесь ты жена своего мужа.

      Татьяна стояла и смотрела на него, дыхание ее становилось все тяжелее, а лицо краснее и краснее, и вдруг она закричала:

      – А ты свое б… дство где оставляешь? На трассе с проститутками? А?! Как ты смеешь говорить мне такое… ты… там… там… чем занимаешься… в машине…

      Она зарыдала в голос и вышла, хлопнув дверью. У него все внутри оборвалось…

      Если ехать по Горьковскому шоссе, то по трассе, за Омутищами, был малоприметный поворот направо, грунтовка тут же уходила в лес и там, метров через сто, заканчивалась поляной. На повороте этом вечером и ночью, зимой и летом стояла здоровенная бабища, которую постоянные пользователи звали Опа, подходила к тем, кто притормаживал на обочине и, заглядывая в приспущенное окно, говорила неправдоподобно тонким голоском: «Девочки хорошие». Те, кому хорошие были нужны, доезжали до поляны, где перед ними полукругом выстраивалось до двух десятков девушек. Можно было посветить на них фарами и выбрать, не выходя из машины, а можно было выйти, пройтись вместе с худой неулыбчивой блондинкой вдоль всего ряда, разглядеть, спросить возраст, услышать красивое женское имя, откуда родом, посмотреть грудь или легонько погладить зад – последнее давало хоть насколько-то точную информацию. В случае каких-то особых пожеланий обращаться нужно было к блондинке, а та уже договаривалась с девушкой о прибавке за дополнительный десерт. Но у Павла никаких особенных прихотей не было, с третьего раза блондинка уже всё про него понимала, и к нему выходила именно такая девушка, как нужно: молоденькая брюнетка. На соседней поляне он мог посидеть с ней в машине, поговорить немного, девушка аккуратно раздевалась и склонялась к его брюкам, а он просовывал ей руку между ног. Это была давняя история, прервавшаяся на несколько лет из-за появления Тани…

      Он не представлял, как это отмаливать у жены. Думал, что это невозможно, сам не простил бы никогда. Он встал с кровати, оделся и вышел из квартиры. Брак их на этом, видимо, закончился, и он не знал, как будет жить без неё и, видимо, без Маши – она не отдаст дочь. Это было бы что-то невозможное, пустота бездыханная… Попробовать выкрутиться? Сейчас же, вот сразу, сейчас придумать какой-нибудь вариант с чем-то менее значимым, в смысле измены, с каким-нибудь психологическим извращением: только смотрел, например, сам их не трогал… или попробовал один раз и всё, больше как отрезало… Нет… нет. Нельзя. Нельзя лгать вообще. Надо идти и говорить, как есть… что не имело для него значения… нет, не поверит, не врать, говорить, что не могу без нее. А с этим давним всё теперь, отрезало навсегда… Сказать, что по-настоящему не надо было на самом деле никогда, это всё технически, с тех времен… Нет, так тоже не надо… Только просить простить: чтоб