Клязьма и Укатанагон. Премия им. Ф.М. Достоевского. Юрий Лавут-Хуторянский

и вдохновляюще строгой ступеньки вверх, в высоту.

      Бабушкин дом в Поречье годился только для летнего проживания. Когда она, почти два года назад, приезжала сюда с друзьями на зимние каникулы, больше трех дней они тогда не выдержали: отогреть дом было почти невозможно, из щелей дуло, запас дров мгновенно кончался, свет в комнатах ещё наладили, но водопровод перемёрз и за водой бегали к общей колонке на другом конце деревни. Ехать к матери тоже было невозможно, та жила в Коврове у Петра Викторовича, к которому сразу же переехала, как только Женя поступила в Иняз, то есть почти сразу после смерти отца. А сошлась с ним, как Женя подозревала, ещё когда отец был жив, может, даже ещё и до его болезни. То, что мама могла при болеющем отце иметь отношения с другим мужчиной, было тяжело, она отгоняла от себя детали их жизни того времени, которые теперь ей стали брезгливо-понятны. «Был бы жив папа, – думала Женя, – никаких у меня проблем вообще не было бы. В институт возвращаться смешно: нельзя явиться как ни в чем не бывало, отменить академку и учиться в состоянии тошноты и глубокой беременности, а после зимних каникул всё равно решать придётся с тем же академическим отпуском и одновременно ещё с жильём, потому что у замечательной Сёминой, вчетвером в маленькой двухкомнатной, как это было у них подряд три курса, не выживешь, вернее, как родишь – так всех как раз оттуда и выживешь, как свинья какая, этого нельзя. То есть что? Мне деваться некуда, что ли?!» Она заметила, что невольно ускорила шаг и задышала часто и неровно. Остановилась и постояла на месте.

      «Я хитрю, – сказала она себе, – всё на самом деле не так. Всё можно, даже одной. И к девчонкам можно, перебиться, по крайней мере, до родов, а за это время подготовиться с жильём и финансами, можно и к матери, в конце концов, рассказать и попросить прощенья, что скрывала. Можно отдельно снять там жильё себе, в этом Коврове, там это копейки, заработков от переводов с венгерского и французского должно хватать, галстучки ее вязаные и браслетики пересылать в Москву девчонкам или передавать с поездом, а заказы получать через ту же Сёмину, даже выгоднее получится жить в Коврове, и ничего ужасного, не с тем ещё люди справляются».

      «Могу, могу», – сказала она вслух. Но дело в том, что она не одна. Не одна, слава богу. Он боялся, что она уедет к матери. Серёжа оказался понимающим и чувствительным человеком.

      Она гуляла по пустым улицам пустой деревни, по деревенским прогонам с выкатившимися из-под заборов яблоками, и думала о доставшей уже тошноте, физическом неудобстве, не очень-то счастливом Сергее, но более всего о насущном: надвигающейся зиме, родах, Светлане, деньгах, детских вещах и целой куче подобного. В отношениях с ним она, конечно, была немного неосмотрительна, эта безоглядность, когда мозги отшибает, у неё с детских лет, но с Серёжей счастливо всё получилось. Они нашли друг друга, это очевидно по всему, совпадающему даже