Избранница Наполеона. Мишель Моран

аромат жасмина, исходящий от ее кожи.

      – И чем ты занимаешься здесь, на плантации? – спросила она.

      – Я управляющий у отца.

      – В пятнадцать-то лет?

      – Семнадцать, – поправил я. – Я уже с прошлого года управляю плантацией.

      Она вгляделась в мое лицо, а я не мог понять, нравятся ли ей доставшиеся мне от матери высокие скулы и отцовский сильный подбородок. Никто на Гаити не воспринимал меня как француза. Но и в то, что моя мать африканка, тоже мало кто верил. Волосы у меня вьются слишком крупными локонами, глаза тоже не черные.

      – А отец знает, что ты ведешь с его гостями столь откровенные разговоры?

      – Надеюсь. Он же меня воспитывал.

      Впервые с момента нашего знакомства она мне улыбнулась.

      И до конца своего пребывания на Гаити мадам Леклерк обходила со мной вместе поля, наблюдая, как пшеничные колосья наливаются золотом. Так мы с ней и познакомились, и она куда быстрее меня поняла, что ни она, ни я не принадлежим своему кругу. Великий гаитянский полководец Туссен-Лувертюр только что начал революцию, бесстрашно заявив французам, что провозглашает отмену рабства на нашем острове. Но мы были богатейшей в мире колонией – выращивали для Франции индиго, хлопок, табак, сахарный тростник, кофе и даже сизаль, – и Наполеон пришел в ярость. Благодаря этому, собственно, мы с Полиной и познакомились: ее брат направил генерала Леклерка на усмирение Сан-Доминго любыми средствами.

      На момент прибытия Полины черные не доверяли белым, белые – черным, и никто не доверял мулатам. Я как раз был мулат. Одержи победу брат Полины – и моя мать вновь будет обращена в рабство. Мой сводный брат сражался на стороне Наполеона, в то время как моя мать тайно помогала Туссену. Когда я спросил у отца, на чьей стороне он, то получил ответ:

      – На стороне свободы, сынок. Свободы от Франции и от рабства.

      До моего рождения у него было больше двух десятков рабов. Но он говорил, что после того, как впервые взглянул в мои глаза, освободил всех. Так что свободным я буду всегда, но кто я такой? Этот вопрос не давал мне покоя. Мне казалось, я становлюсь Полине все ближе.

      Она-то знала, каково это – жить в стране, раздираемой войной, и какой хаос эта война несет семьям. Как-то она заметила:

      – Ты никогда не говоришь о сводном брате.

      Я опустил глаза. И не потому, что она с ним спала. Просто когда-то она предпочитала общению со мной компанию мужчины, красивого, как принц, и невежественного, как крестьянин. О чем они говорили? О политике Франции? О французском завоевании Гаити?

      – Не говорю, – согласился я. – Да и о чем тут говорить…

      – Это из-за войны?

      – По многим причинам.

      Однако, чтобы сохранять близкие отношения Полиной, я должен был мириться с другими ее мужчинами. Пускай ночами они владели ее телом, зато днем ее сердце принадлежало мне. Теми долгими летними вечерами я научил ее есть сахарный тростник и жарить бананы. Она, в свою очередь, научила меня одеваться на парижский манер и танцевать.

      – Для старой знати этикет превыше всего.

      Меня эти слова