Полное собрание сочинений. Том 9–12. Война и мир. Лев Толстой

к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.

      – Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d’alliance, – начал Ипполит, значительно оглядывая всех, – sans exprimer… comme dans sa dernière note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majesté l’Empereur ne déroge pas au principe de notre alliance…[287]

      – Attendez, je n’ai pas fini… – сказал он князю Андрею, хватая его за руку. – Je suppose que l’intervention sera plus forte que la non-intervention. Et… – Он помолчал. – On ne pourra pas imputer à la fin de non-recevoir notre dépêche du 28 novembre. Voilà comment tout cela finira.[288]

      И он отпустил руку Болконского, показывая тем, что теперь он совсем кончил.

      – Demosthènes, je te reconnais au caillou que tu as caché dans ta bouche d’or![289] – сказал Билибин, y которого шапка волос подвинулась на голове от удовольствия.

      Все засмеялись. Ипполит смеялся громче всех. Он, видимо, страдал, задыхался, но не мог удержаться от дикого смеха, растягивающего его всегда неподвижное лицо.

      – Ну, вот что́, господа, – сказал Билибин, – Болконский мой гость в доме и здесь в Брюнне, и я хочу его угостить, сколько могу, всеми радостями здешней жизни. Ежели бы мы были в Вене, это было бы легко; но здесь, dans ce vilain trou morave,[290] это труднее, и я прошу у всех вас помощи. Il faut lui faire les honneurs de Brünn.[291] Вы возьмите на себя театр, я – общество, вы, Ипполит, разумеется, – женщин.

      – Надо ему показать Амели, прелесть! – сказал один из наших, целуя кончики пальцев.

      – Вообще этого кровожадного солдата, —сказал Билибин,– надо обратить к более человеколюбивым взглядам.

      – Едва ли я воспользуюсь вашим гостеприимством, господа, и теперь мне пора ехать, – взглядывая на часы, сказал Болконский.

      – Куда?

      – К императору.

      – О, о! о!

      – Ну, до свидания, Болконский! – До свидания, князь; приезжайте же обедать раньше, – послышались голоса. – Мы беремся за вас.

      – Старайтесь как можно более расхваливать порядок в доставлении провианта и маршрутов, когда будете говорить с императором, – сказал Билибин, провожая до передней Болконского.

      – И желал бы хвалить, но не могу, сколько знаю, – улыбаясь отвечал Болконский.

      – Ну, вообще как можно больше говорите. Его страсть – аудиенции; а говорить сам он не любит и не умеет, как увидите.

      XII.

      На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель-адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию. Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что́ сказать, и покраснел.

      – Скажите, когда началось сражение? – спросил он поспешно.

      Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать

287

Берлинский кабинет не может выразить свое мнение о союзе, не выражая… как в своей последней ноте… вы понимаете… вы понимаете… впрочем, если его величество император не изменит сущности нашего союза…

288

Подождите, я не кончил… Я думаю, что вмешательство будет прочнее чем невмешательство. И… Невозможно считать дело оконченным непринятием нашей депеши от 28 ноября… Вот чем всё это кончится.

289

Демосфен, я узнаю тебя по камню, который ты скрываешь в своих золотых устах!

290

в этой гадкой моравской дыре,

291

Надо его поподчевать Брюнном.