Полное собрание сочинений. Том 9–12. Война и мир. Лев Толстой

[276]

      – Но что̀ за необычайная гениальность! – вдруг вскрикнул князь Андрей, сжимая свою маленькую руку и ударяя ею по столу. – И что̀ за счастие этому человеку!

      – Buonaparte?[277] – вопросительно сказал Билибин, морща лоб и этим давая чувствовать, что сейчас будет un mot.[278] – Buonaparte? – сказал он, ударяя особенно на u. Я думаю, однако, что теперь, когда он предписывает законы Австрии из Шенбрунна, il faut lui faire grâce de l’u.[279] Я решительно делаю нововведение и называю его Bonaparte tout court.[280]

      – Нет, без шуток, – сказал князь Андрей, – неужели вы думаете, что кампания кончена?

      – Я вот что̀ думаю. Австрия осталась в дурах, а она к этому не привыкла. И она отплатит. А в дурах она осталась оттого, что, во-первых, провинции разорены (on dit, le православное est terrible pour le pillage),[281] армия разбита, столица взята, и всё это pour les beaux yeux[282] du сардинское величество. И потому – entre nous, mon cher[283] – я чутьем слышу, что нас обманывают, я чутьем слышу сношения с Францией и проекты мира, тайного мира, отдельно заключенного.

      – Это не может быть! – сказал князь Андрей, – это было бы слишком гадко.

      – Qui vivra verra,[284] – сказал Билибин, распуская опять кожу в знак окончания разговора.

      Когда князь Андрей пришел в приготовленную для него комнату и в чистом белье лег на пуховики и душистые гретые подушки, – он почувствовал, что то̀ сражение, о котором он привез известие, было далеко, далеко от него. Прусский союз, измена Австрии, новое торжество Бонапарта, выход и парад, и прием императора Франца на завтра занимали его.

      Он закрыл глаза, но в то же мгновение в ушах его затрещала канонада, пальба, стук колес экипажа, и вот опять спускаются с горы растянутые ниткой мушкатеры, и французы стреляют, и он чувствует, как содрогается его сердце, и он выезжает вперед рядом с Шмитом, и пули весело свистят вокруг него, и он испытывает то чувство удесятеренной радости жизни, какого он не испытывал с самого детства.

      Он пробудился…

      «Да, всё это было!…» сказал он, счастливо, детски улыбаясь сам себе, и заснул крепким, молодым сном.

      XI.

      На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель-адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись для поездки во дворец, в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.

      Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nôtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой,

277

Буонапарте?

278

[словечко]

279

надо его избавить от u

280

просто Бонапарт.

281

говорят, православное жестоко грабит,

282

ради прекрасных глаз,

283

между нами, мой милый

284

Поживем, увидим,