Смерть императора. Александр Старшинов

пророческие сны. Например, в своих снах он увидел Адриана императором… – понизил напор Афраний. – Почему бы теперь ему не увидеть во сне спрятанное в развалинах золото и не передать известие о тайнике Адриану.

      – Это было бы просто… замечательно… – выдохнул Приск. – За такое… наверняка положена награда.

      – О да, – улыбнулся уголком рта Афраний. – Несомненно.

      В его светлых льдистых глазах прыгали сумасшедшие искорки.

      «Интересно, какую же награду потребует этот сумасшедший за „пророчество Тиресия“? Нет, не с Адриана – а с центуриона Фалькона…» – подумал Приск.

      Ему показалось – тут и прорицателем быть не нужно, – что цена будет велика. Потому что Афранию всегда и за все платят по максимуму.

      – Послушай… – Приск решил, что сейчас лучше перевести разговор на другую тему. Пусть все сказанное отстоится в голове Афрания. Характер у фрументария очень странный – яростная вспыльчивость вкупе с обычной холодностью – тут никогда не знаешь, как все обернется. – Я забыл тебе передать в этой суете… Когда я захватил этого Пана, раба Амаста, то отнял у него вот это.

      Приск протянул Афранию флакончик из оникса с изящной геммой на одной из граней. Изображен был какой-то цветок. Возможно – аконит.

      – Я лично думаю, что это яд… Но спросить не у кого – Пана убили члены его же фамилии[29].

      – И зачем ты мне его отдаешь? Я должен кого-то отравить? – усмехнулся центурион.

      – Тогда давай выбросим…

      – Э, нет.

      Афраний открыл флакон, понюхал.

      – Это точно яд, – заявил решительно. – И яд какой-то особенный.

* * *

      Гости из Хатры нежились в бассейне с горячей водой. Телохранитель тоже залез в воду и яростно разминал плечи своего господина, дородного грека с черной кудрявой бородой. Тот блаженно постанывал и закатывал глаза от удовольствия.

      Приск, скинувший в раздевальне одежду, теперь держал в руках надушенные льняные простыни.

      – Дионисий! – радостно воскликнул Приск.

      Впрочем, радость его была фальшивая, да он и не пытался этого скрыть.

      Гость из Хатры, сидевший в бассейне, приоткрыл глаза и улыбнулся в ответ сладко и не менее фальшиво.

      – Бесстрашный трибун Гай Осторий Приск! Боги хранят тебя! – Грек тут же начал трещать без умолку, выяснял, как ведут себя старые раны, и, кивая на здоровяка, что мял, будто сырую глину, его тело, стал советовать немедленно отдаться в руки искусного массажиста. Глаза Дионисия при этом подозрительно щурились, и сам он – будто ненароком – переглядывался со своим спутником, жилистым темнокожим арабом. Черные волосы араба, даже влажные, напоминали шапку. Следы давних плохо заживших язв делали его сухое костистое лицо на редкость уродливым. Однако глаза были умные, а взгляд – пронзительный. Звали араба – если верить Дионисию – Бораком из рода Шамшбораков.

      – Благодарю, но раны меня вовсе не беспокоят, – заверил Приск.

      – А как поживает наилучший принцепс Траян? – спросил Дионисий, решив, что уже достаточно

29

Фамилия в Древнем Риме – это все проживающие с хозяином в доме: и свободные, и рабы.