Прощальная прелюдия, или Прогулка под дождём. Надя Бирру

последний разговор! О чём говорили! Неправда! Она хотела его спасти! Или себя – от ещё одного шрамика? от царапинки?

      Он успел крикнуть только имя и: «Я здесь!»

      «Лиза, я здесь!» А потом… всё! дышать-то хотя бы можно? Пошли вы все вон. Надоели, вот что…

      Какой тяжёлый, тёмный бред, как эти выси мутно лунны. Касаться скрипки столько лет – и не узнать при свете струны. Кому ж нас надо?…

      – Что это вы шепчете?

      – Доктор? Как вы подкрадываетесь! Я… молюсь.

      – Вы? Это интересно. И о чём?

      – Всё, что должно быть, да сбудется – и поскорее! Надоело ждать! – произнесла она замогильным голосом, а в конце рассмеялась.

      – Та-ак, – Владимир Николаевич снял очки, повертел их в руках, исподлобья рассматривая её. – Что-то ты стала много улыбаться.

      – Так уговор же!

      – Какой уговор? Не припоминаю.

      Лиза обнаглела окончательно и, как мальчику, лукаво погрозила ему своим костлявым пальцем.

      – Ай-я-яй, доктор, нехорошо!

      – Ты когда-нибудь будешь называть меня по имени-отчеству?

      – А вы когда-нибудь отпустите меня погулять? и переведёте в общую палату!

      – Ага, вот как раз по поводу палаты. Тебя ожидает один сюрприз. Спасибо, что напомнила.

      …кто зажёг два лика жёлтых, два унылых. И вдруг почувствовал смычок, что кто-то взял и кто-то…

      И везде этот кто-то! А я-то его видела – не часто, всего несколько раз. Это было жутко. Нет, сам он совсем не страшный – красивый, молодой и такой нестерпимо уверенный в себе и в тебе – если он захочет. Наглый такой! Всё время со своей улыбочкой и напоминает… я никак не могу понять кого, но что-то очень близкое, нестерпимо знакомое. Кажется, ещё немного, и станет ясно, но я никак не могу, не могу вспомнить, только голова болит, просто раскалывается, если я об этом думаю, точно я нарушаю какой-то запрет. Он не желает быть узнанным, встречается в людных местах, за чьими-то спинами, растворённый в чьих-то улыбках…

      – А ты могла бы его нарисовать?

      …и всегда он стоял на дороге прощальной – из полуночной смуты, из мути зеркальной выходил с потемневшим лицом.

      А если один на один? О, чур меня! Тогда это конец! Я боюсь его. Он дерзок и циничен, но непонятно до какого предела. Ведёт, ведёт за собой через толпу, потом бросит, подстроив какую-нибудь каверзу, а когда кажется, что погибель и нет возврата – неожиданно появится вновь, проявляя великодушие, и спасёт. Но на него нельзя положиться!.. Просто какой-то мальчишка, вечный… Нет, уйти и от него, и от всех. Неужели нельзя хотя бы раз оставить его в дураках? Хотя бы раз, пусть и последний в этой жизни. Последний… Я жгу последнюю свечу. Шепчу последнее проклятье… Да, я не знаю, кто он, но я точно знаю, как его зовут, этого мальчика. У него очень простое имя, всего три буквы. И это… это всё из-за него, это из-за него у меня ничего не получается с другими! Я даже сначала не поняла, что он – не человек. Когда увидела его первый раз…

      – А когда