Прощальная прелюдия, или Прогулка под дождём. Надя Бирру

только он занялся своим делом, всё лукавство мигом исчезло, явственней обозначились морщинки, а взгляд стал тяжёлым, пронизывающим. Захотелось отвернуться, спрятаться куда-нибудь, залезть под одеяло с головой, но он не отпускал. Что-то опять спрашивал, смысл доходил с трудом, но опять, как и в прежние разы, дико захотелось говорить. И сразу как будто оборвалась какая-то натянутая струна, и всё тёмное под давлением этого взгляда стало выползать наружу. Она старалась удержать мысли, вести отсев, но что-то жужжало, мешая сосредоточиться, и она уже слышала собственный голос:

      – Это тяжёлое время… Зима. Всё чужое, беспросветное – и нет никакого выхода. Безвременье – как в истории, смутное время, но история обязана пережить и продолжаться, а человек – нет, это его личное дело. Не надо притворяться, я знаю себе цену. Моя жизнь не стоит ничего. А если кто-то будет плакать, ну, и что? Переживания ещё лучше радостей, они надолго наполняют жизнь… в ценность которой вы всё-таки верите? Искренне? да, с возрастом, наверное, люди становятся благодушнее, те, кто уцелел… кто уже пережил прошлые неверья. У меня постоянно болит голова, а вы «румянец». Какой вам ещё румянец?.. такие люди, как я, приносят вред. Кто-то уходит из идейных соображений, кто-то – обидевшись, из-за всяких там любовных драм, дурачьё! но у всех – причины. Одна я – без причин. Я прожила свою душу. Тело оказалось долговечней.

      – Где же вред?

      – Друг, равнодушье – дурная школа, слыхали? хотя вы правы – болезнь не заразная. Доктор, вы же умный человек, чего вам надо? Уйдите, не вмешивайтесь! Меня не остановить.

      Клешни разжались, пришло облегчение, сладкое до приторности, хотелось как будто что-то выплюнуть… Когда пришло полное отрезвление, рядом никого не было. А за окном – солнечный день. Солнце – и холод. Зима.

      У чёрного хода суетились какие-то люди. Наверное, привезли обед. Боже, ещё одна условность.

      6

      Доктора любили все – и пациенты, и коллеги, и студенты аспирантуры, и обслуживающий персонал. Со всеми Владимир Николаевич был ровен, любезен, всегда спокоен и улыбчив, к больным внимателен. Для каждого у него находилось время и нужное слово, карманы его белоснежного халата всегда были полны сладостей, которые за день перекочёвывали оттуда к тем, кого он хотел подбодрить или приласкать. В научных кругах его уважали его как высококлассного специалиста и талантливого учёного. И сам Владимир Николаевич любил людей и свою профессию, каждый неординарный случай он воспринимал как вызов, как великолепную возможность узнать что-то новое, чему-то научиться. Он был тем центром, вокруг которого вращалось всё в его больнице, энергией, знаниями и опытом которого питались остальные. Но иногда и этому колоссу бывало нелегко, иногда и ему нужна была чья-то помощь или участие. В такие моменты он старался побыть один, либо вызывал к себе Виктора Ильича, который постепенно из любимого ученика превратился в доверенное лицо и друга.

      – Как вы, наверное, знаете, Виктор, – начал