Искупление. Элеонора Гильм

свет, царапал веки, и Аксинье оставалось лишь смириться со своим поражением.

      Много срамных снов на одну заблудшую бабу.

      Чуть свет появился ожидаемый гость. Игнат принес шмат розового сала, завернутый в рогожу. Васька, Матвейка и Уголек возились возле стола, жадно вдыхали чесночный аромат угощения.

      – Под ногами не крутитесь! – шикнула Аксинья и налила гостю травяной настойки. – Рассказывай, Игнат.

      – Подмогни, Аксиньюшка. Мочи нет – руки ломит. Молот возьму иль топор – хоть волком вой. Младшего брательника, Глебку, взял в подручные, а сам немочный, как старик. Младший насмехается…

      – По младшему твоему, хоть и вырос, детина, розги плачут. Работаешь много, тяжести поднимаешь, себя не жалеючи…

      – А что младший-то мой? Сотворил что?

      – Да так, я к слову, – не стала Аксинья рассказывать о святочных пакостях Глебки. – И мазь, и растирка, и травы здесь, – протянула она заулыбавшемуся Игнату сверток.

      – Вот спасибо. А поможет ли?

      – Должно помочь. С полмесяца еще промаешься, а потом с Божьей помощью…

      Игнат перекрестился.

      – Нужно здоровье мне, детей поднимать. Худое время нынче.

      – Что в Москве? О чем люди говорят?

      – Васька Шуйский жиреет, Шубником, слыхал, его кличут. Людишки богатые – купцы да посадские – поддерживают ево. Мол, крепостным теперь хозяина менять нельзя. Пятнадцать лет искать будут.

      – Ой, страсти, – вздохнула с печки Анна.

      – А ты, соседка, приболела?

      – Как упала на дороге, на Всенощную шли, так мается матушка.

      – Мне уж помирать пора. Старая…

      – Не говори такое. Легче станет еще.

      Анна ничего не ответила дочери. Не помогут снадобья знахарские. Становилось хуже с каждым днем.

      – От Григория вести?.. – Игнат вопрос начал да осекся. Не к месту вспомнил старшего товарища. Часто говорил не думая. «Торопыга», – дразнила его жена Зойка.

      – Не знаю ничего. Да какие вести… Откуда они придут-то… Обдорск – край земли.

      Аксинья не понимала уже, как к мужу своему относится. Любовь ушла, растворилась в мареве тех страшных событий, что перевернули жизнь с ног на голову. Ненависть питала ее, кусала сердце, подтолкнула к великому греху. Да тоже рассыпалась на части, когда Аксинья увидела, в кого превратился Гришка в соликамском остроге. Был сильный и нахальный мужик с пудовыми кулаками, обратился в чахоточного заморыша.

      Жалость? Наверное, именно она отзывалась в ней всякий раз, как вспоминала она мужа, как представляла маету его в Обдорском остроге… А то и колола нечаянным острием мысль – вдруг не дошел до места, помер в дороге, сгорел в лихорадке, жалкий, безрукий, беспомощный.

      – А зачем ей про мужа весточка? У нее новые хаха…

      – Софья, закрой рот. – Анна и чуть живая спуску не давала.

      – …ли.

      – Пойду я. Спасибо, Аксинья. Вам здоровья. Дети, не балуйте. – Игнат спешно покинул избу. Как и все мужики, боялся он свар бабских и ругани.

      – Ты хоть людей